И наконец, в «апокалиптической тенденции», возможно, отразилась наша извечная российская тяга к «до основанья, а затем…» Если не видно выхода из нынешней беспросветности, если настоящее отвратительно, а будущее зыбко, то вполне может возникнуть мысль о некоей очистительной катастрофе, которая смоет всю грязь (а смывается она, как правило, большой кровью) — но зато потом, на нашем пепле, вырастут замечательные цветы. Речь идет не столько даже о романе Юлия Буркина «Цветы на нашем пепле», где гибель человечества — не более чем отправная точка, сколько о настроении, которое в той или иной мере присуще многим произведениям. К примеру, весьма отчетливо оно проявляется у Эдуарда Геворкяна во «Временах негодяев» и у Г. Л. Олди в романе «Армагеддон был вчера». В общем, чтобы построить, сперва надо сломать.
Заметим, что даже в такой мрачной теме, как «катастрофа цивилизации», у наших фантастов, как правило, ощутима светлая интонация. Пускай мир рухнул, но все-таки потом обязательно что-то будет: отстроимся, заживем снова. Тут, конечно, благодатная почва для рассуждений об исконном оптимизме русской души, но есть объяснение и попроще. Затрагивая страшную тему апокалипсиса, фантасты задают некие общечеловеческие вопросы, чтобы найти ответ и воспользоваться им. А значит, это должно проявиться и в тексте, то есть должна просматриваться некая перспектива, некий выход из вселенской безнадеги в иное смысловое пространство.
Что ж, «конец света» в одной отдельно взятой стране уже случился — к счастью, пока лишь на страницах фантастических книг. Тенденция такая, что ни говори, у нас есть. Долго ли она протянет или, как и на Западе, плавно иссякнет? Любые прогнозы тут сомнительны, поживем — увидим.
Если только раньше не случится конец света. □
Эдуард ГЕВОРКЯН
КТО ПОДАРКИ НАМ ПРИНЕС?
Шуба, колпак и красный нос — этого вполне хватит, чтобы тебя приняли за Деда Мороза, Санта Клауса, Папашу Ноэля или любого другого придурка, взявшегося за хлопотное дело потешать детишек на радость их воспитателям. А вот и посох, и большой мешок с подарками, так что все в порядке. Пора, пора их раздавать. С каждым часом Новый год становится все ближе, а добрая половина человечества уже перевалила в следующий, двадцать второй век. Я принадлежу, наверное, к недоброй, раз застрял в двадцать первом…
В зеркале моя кривая улыбка облагорожена большой белой бородой, от которой несет пылью и свербит в носу. Кровать скрипит, пьяное бормотание и дрыганье ногами сменяется могучим храпом. Хозяин шубы и колпака, наверное, видит сны, в которых он скачет с детворой вокруг елки. Это мне стоило двух бутылок первача дедовской выгонки. Кстати, минут двадцать назад позвонил дед, скептически хмыкнул, увидев мой наряд, поздравил с наступающим, велел не суетиться и отключился.
Пора. Лифт, конечно, не работает. Редким по нынешним временам снегом занесло панели батарей на крышах, растаять он еще не успел, а батареи сели еще днем. Впрочем, ближе к полуночи городская управа обещала включить свет, несмотря на то, что годовую норму выбрали еще в ноябре.
На центральных улицах светло как днем. Витрины магазинов ярко освещены. В праздники хозяева не жалеют горючего для генераторов, в такие дни и ночи торговля идет вовсю, ну а инспекторы тоже люди и в такие дни смотрят на нарушения сквозь пальцы, в которых зажаты кредитные карточки.
Я иду медленно, спокойно, патрульные провожают меня веселыми взглядами. Народу на улицах мало, все сидят сейчас в своих уютных жилищах в кругу семьи…
В прошлом году этот праздник я встречал у деда на заимке. Тошка прыгал со скамьи на большую медвежью шкуру, кувыркался на ней, чуть не сшибая елку, пытался дотянуться до высоко подвешенных стеклянных шаров, невесть откуда раздобытых дедом, а мы сидели за столом и нарезали тонкими ломтями дедовы мясные припасы. Объявись у нас тогда инспекторы контроля, за кабаньи окорока и копченых перепелов отвечать пришлось бы всерьез… Ну да плевать мы с дедом хотели на инспекторов: сынуля был доволен, а это главное.
Неприятности начались после Нового года. Вдруг объявились ка-кие-то серьезные тетки и сказали, что Комиссия по образованию снизила возрастной ценз, и теперь тестировать деток малых на профпригодность будут не с шести, а с четырех лет. Тошке уже скоро пять… Еще говорили что-то насчет нового распределения обучающих ресурсов, а потом вручили повестку и велели не опаздывать.
Да, лучше не опаздывать… Вот когда мне было шесть лет, родители на две недели позже вернулись с путины, а бабка, старая выжившая из ума прога, сидела с утра до вечера в Сети и совершенно выпала из времени, и только иногда впадала обратно, чтобы покормить меня. На родителей тогда сильно нажали, намекали, что Реестр хоть и велик, да квоты не бездонны, и пусть у меня хорошие данные, но все приличные места по нашему региону уже выбраны, надо было раньше суетиться… Намек родители поняли, но взятку сунули как-то коряво, попались и в итоге оказались на принудработах, а меня отдали на воспитание в семью баптистов-переселенцев. Много лет спустя меня нашел дед, о котором я ничего не знал. И не мудрено: он сбежал от бабки, когда мне и года не было…
В тест-холле Комиссии Тошке понравилось. Там все сверкало, переливалось, на стенах бегали, прыгали и кривлялись персонажи из детских комиксов, большие диваны и маленькие пуфики окружали пальмы — почти как настоящие. Да-а, денег у них хватает…
Нас проводили в лабораторию, меня усадили в глубокое кресло, а Тошке велели подышать в разноцветные трубочки. Он послушно дул в них, потом пересел за стол с мониторами и стал тыкать пальцем в разложенные перед ним предметы, следуя указаниям строгой толстой женщины в белом халате. Она говорила с сильным акцентом. Наверное, американка… А в это время чин в форме старшего инспектора устало жаловался мне на то, как некоторые безответственные родители накачивают своих детей перед тестами церебростимуляторами, надеясь, что интеллектуальный допинг поможет их чадам попасть в более высокие разряды Реестра профессий. «Но вы, — сказал он мне немного погодя, — сознательный родитель, у вашего сына все чисто, а показатели весьма неплохи. И даже более чем неплохи», — добавил он, глянув в палм, который держал в руке.
Толстая женщина ласково погладила Тошку по голове, улыбнулась мне, сверкнув неестественно белыми зубами, и ушла.
Я работал тогда на небольшом предприятии по переработке рыбной муки в кормовые добавки. Но где-то очень далеко серьезные дяди решили, что в наших краях следует развивать туризм. Выкупили у хозяина заводик и прикрыли его. Пол года я сидел без работы. Потом наехали какие-то шустрые индусы, вырубили затопленный лес у побережья и принялись строить отели. Я устроился электриком в большой офис, который вырос у старого порта, как гриб в сырую погоду. Платили хорошо, я стал доплачивать соседке, чтобы она не только кормила и присматривала за Тошкой, но и водила гулять. У меня накопилось на счету вполне приличная сумма, и я собрался завести свое дельце. Но все пошло наперекосяк…
В конце августа меня вызвали в Комиссию по образованию и стали выпытывать, какие у меня соображения относительно будущего моего ребенка. Ну, я им прямо сказал, что в жизни ни разу не пользовался дотациями, зарабатываю неплохо и через пару лет устрою его в частную школу. На это мне принялись долго и терпеливо втолковывать, что сейчас идет пересмотр Реестра, вычеркнуты одни профессии, добавлены другие и что не все частные школы получат лицензию на новые обучающие технологии. «А образовательные ресурсы, — назидательно говорил мне суровый юноша, — не беспредельны». «Это вы насчет того, — спросил я, — что дети глупеют от загрязнения воздуха и воды, что ли?» Юноша очень испугался, замахал руками и заявил, что такие зловредные слухи должны пресекаться самым суровым образом, поскольку все Объединенные Комиссии тщательно следят за здоровьем подрастающего поколения.