— На этом мы разбогатеем, амиго.
Гомес пожал плечами.
— Не строй надежд. Исследователи обжигались несчитанное число раз.
— А у меня предчувствие, — ответил я.
Лестница оказалась очень длинной и привела нас в подземный зал. Жутковатое оказалось местечко — низкий сводчатый потолок, торчащие камни, отбрасывающие прихотливые тени. На полу кое-где валялись какие-то металлические предметы. Я подобрал парочку и показал Гомесу. Он мотнул головой.
— Эти штучки выглядят недостаточно инопланетянскими.
Вот в чем беда таких поисков. Любой человек твердо знает, как именно должны выглядеть предметы, которые он признает инопланетянскими. Раз инопланетянское, значит, не похоже ни на что землянское. Это нечто такое, чего на Земле не найдешь. Такое, что никому в голову не приходило сделать что-то похожее. Что-то, излучающее таинственность. Ни горшок, ни стул такого критерия не выдержат. Практически все, что исследователи находили на любой иной планете, было инопланетянским чисто формально. Немногочисленные обнаруженные горшки и чашки с тем же успехом могли быть сделаны на Земле. Даже гарантийное письмо, указывающее, где и когда был найден данный предмет, не обеспечивало приличной цены. То, за что люди платили деньги, должно было выглядеть инопланетянским, а не просто быть им. Оно должно отвечать представлению покупателей об инопланетности. Вот где была зарыта собака.
За первым залом оказался второй. Мы вошли в него, и наши прожекторчики залили его белым светом. И вот там-то мы и увидели его. Предмет, который потом получил название «Эрикс».
Послушай, Джули, не переигрывай. Все это очень мило, но на Земле каждый слышал про Эрикса. Значит, и ты тоже. Может, в твоих кругах его называли космической штучкой.
Он лежал на сверкающей ткани с узорами. Покоился на невысоком каменном столпе с каннелюрами. Он казался сделанным из сверкающего металла, хотя никто еще не установил, что это за материал. Размером он с голову ребенка. И не то вычеканен, не то отлит, не то вырезан в форме, какой я еще никогда не видел. Как и Гомес. Слагаемые этой формы, на первый взгляд, казались случайными и хаотичными, но если сесть и вглядеться хорошенько, за ними начинала выявляться логика.
Предмет светился. Блестел. Его стороны и углы выглядели округлыми, но вот выпуклыми или вогнутыми — решить было трудно. Одну минуту казалось, что так, а другую — совсем наоборот. И симметрия то возникала, то исчезала. Оптический эффект, обман зрения. Глядеть на него было, словно всматриваться в кубистскую свечу: все поверхности и грани незнакомы, но притягательны, приковывают взгляд, втягивают его все глубже.
— О, черт, вот оно! — охнул Гомес. — По высшему счету. Находка века. Но провалиться мне, если я могу определить, искусственный он, или наращенный, или же это естественная форма.
Мы долго молчали, Гомес и я. Но мысли у нас были одинаковые. То есть так мне кажется. Я думал: вот он! По высшему счету! Клад у конца радуги! Царь всех инопланетных находок! И никто никогда ничего похожего не видел. Причем размеры позволяли установить его на каминной полке самого богатого человека в мире. Предел всех мечтаний. Лучше не придумать.
Вдоволь наглядевшись, мы пошли назад к космолету и вернулись со всем необходимым, чтобы унести его. Руками мы к нему не прикасались, а подняли с помощью общеповерхностного манипулятора и бережно уложили в контейнер с мягкой обивкой. Мы не знали, хрупок ли он и насколько. От нас требовалось одно: сберечь наше яичко и не разбить его по пути на рынок. Гомес даже пошутил на эту тему.
— Мы складываем все наши яйца в одну корзинку, — сказал он, когда мы вернулись с нашей ношей к кораблю и спрятали ее в грузовом трюме. А потом долго Гомесу было не до шуток.
Мы решили не тратить больше времени на Алькемаре. Одна эта находка обещала превратить нас в богачей, и нам не хотелось тянуть время. Я включил корабельный двигатель, и вот тут-то мы и получили первое предупреждение, что все не пройдет так гладко, как мы ожидали.
Двигатель молчал.
Положись на мое слово, Джули: когда двигатель твоего корабля не заводится, тут заменой свечей и добавлением бензина не обойдешься. Эти машины не рассчитаны на то, чтобы их ремонтировали такие, как мы с Гомесом. Тут требуется бригада специалистов на заводской площадке, ну и так далее. А мы только одно могли: провести диагностику. И узнали, что двигатель не работает. А это мы и так знали. А не знали мы, в чем причина и что нам делать дальше.
Ну, конечно, мы так просто не сдались. Я провел проверки на полную катушку. Повторил диагностику. Подверг диагностику диагностике. Попытался послать сигнал на Землю. Естественно, без всякого толка. Полеты на современных космических кораблях позволяют вам добраться до вашей цели быстрее света и куда быстрее любого сигнала в какой бы то ни было форме. Было похоже, что мы застряли. И, черт подери, некому было явиться проверить, что с нами приключилось. Мы были, как первые переселенцы, добиравшиеся в Калифорнию через Скалистые горы. Или, как Кортес и его конкистадоры, рыскающие по неизвестному краю в поисках сокровищ ацтеков. Если лошадь конкистадора издыхала, Испания не отправляла экспедицию на его поиски. Его просто сбрасывали со счетов. И это должно было произойти с нами. Никто не просил нас лететь сюда. Нашим индонезийским спонсорам было абсолютно наплевать, вернемся мы или нет. При условии, что им выплатят страховку.
Мы не запаниковали. И Гомес, и я с самого начала знали, что такой риск существует. Мы сидели-посиживали в надежде, что двигатель заработает сам собой. Такое случалось. Мы играли в шахматы, мы читали книги, мы подъедали наши запасы, и наконец, мы решили достать Эрикс из трюма и еще раз на него посмотреть. Если уж погибать, так погибать эстетически, как выразился Гомес.
Да! Я вроде бы забыл сказать тебе, почему мы назвали его Эриксом. А из-за того куска ткани под этой штуковиной. Она была вся в значках и завитках. Мы подумали, это просто узор, а оказалось, что это самый первый образчик инопланетянского письма, кем-либо найденный. И он оставался единственным образчиком, пока года через полтора Клейтон Росс во время экспедиции на Змееносца II не наткнулся на обломок с надписями, который окрестили Розеттским камнем космической эры. Одна надпись была вариантом древнего санскрита, а остальные — на трех разных инопланетянских языках, и одна соответствовала значкам на ткани Эрикса. Гомес и я самыми первыми увидели надпись на инопланетянском языке.
Но тогда мы этого не знали. Нужны были эксперты, чтобы указать, что хитрый, как мы думали, узор — на самом деле письмена. Ну, а почему мы назвали штуковину Эриксом, слушай внимательно, Джули. У верхнего края ткани — ну, мы решили, что он верхний — было пять заковык покрупнее остальных в том, что потом оказалось строчкой. Прочесть их мы, конечно, не могли. Но пять крупных смахивали на буквы Э-Р-И-К-С. Вот мы и назвали нашу штуковину Эриксом. И название прилипло. С самого начала его только так и называли.
Как ты, конечно, поняла, умница ты моя, на Алькемаре мы не погибли. Выбрались оттуда. Понимаешь, мы забрали Эрикса из трюма в салон. Чтобы еще раз посмотреть на то, что могло стоить нам жизни. А в результате он оказался не только рядом с нами, но и поближе к двигателям. И когда мы снова попробовали их запустить, что-то случилось. Мы так и не поняли, что именно и почему, только все вдруг пришло в порядок и заработало.
Совпадение? Ну, может быть. Однако страсть к научным экспериментам не подтолкнула нас снова убрать Эрикса в трюм, чтобы посмотреть, что из этого выйдет. И у страсти к экспериментам есть предел. Мы поторопились убраться с Алькемара, пока могли. И вернуться на Землю.
Рахман встретился с нами в отеле Диснейленда в Джакарте. Он назвал Эрикса прелестной вещицей. Но было видно, что особого впечатления наша находка на него не произвела. А может, дело было в том, что у него хватало других забот. Я только позднее узнал, что ЦРУ и местное агентство по борьбе с наркотиками очень заинтересовались Рахманом и его подручными. Думаю, Рахман уже чуял неладное. Потому что он сказал:
— Не сомневаюсь, что мы могли бы продать этот артефакт с большой прибылью. Но у меня есть план получше. Я уже посоветовался с моими партнерами. Мы намерены передать этот предмет какой-нибудь крупной американской научной лаборатории для исследования на благо всего человечества.
— Очень благородно с вашей стороны, — сказал я. — Только зачем вам это?
— Мы хотим быть на хорошем счету у американцев, — ответил Рахман. — На всякий случай.
— Но так вы ничего не заработаете.
— Иногда добрая воля бывает дороже денег.
— Только не для нас!
Рахман улыбнулся и буркнул что-то на местном наречии. Наверное, что-нибудь вроде «дерьмово!» по-ихнему.
Однако я не собирался сдаваться.
— Но мы же договорились продать любой найденный нами артефакт, а выручку поделить.
— Не совсем так, — сказал Рахман несколько отчужденно. — Если вы внимательно прочтете контракт, то убедитесь, что вы участвуете в продаже артефакта только в том случае, если мы решаем его продать. Но решение принадлежит нам одним.
Да, в контракте значилось именно так. Но кто бы подумал, что они не станут продавать?
Я понял, насколько мудр был этот ход Рахмана (то есть с его точки зрения), примерно год спустя, когда ЦРУ в сотрудничестве с индонезийскими властями застукало его на международных перевозках наркотиков, но он отделался только штрафом.
Мыс Гомесом подчинились и доставили Эрикса в «Майкрософт» в Сиэтле, крупнейшую частную лабораторию такого рода в США. Мы рассказали им про двигатель, указав, что эта штука, если наши выводы верны, действительно на него воздействовала.