Метаморфоза произошла под влиянием ежедневно повторяемого действа, воплощения в жизнь белой лжи, диктуемой государством. Бесконечно продолжающееся представление, которое добросовестно играли назначенные жизнью актеры, постепенно претворяло в действительность кем-то сочиненный сценарий. Под давлением постоянной ненавязчивой атаки обыденного и банального, монотонности сотен укоренившихся привычек и действий, необходимости принимать множество мелких повседневных решений реальность постепенно внедрялась в сознание.
Немало помогла и его отчаянная готовность добиться успеха в роли Суона. Эмма, одинокая и несчастная, невольно потянулась к тому, кто мог заполнить образовавшуюся пустоту.
Дорога к слиянию была вымощена вроде бы самыми незначительными событиями.
У Суона почти не было своей одежды, и он, естественно, стал пользоваться костюмами своего предшественника. Они сидели на нем почти идеально: еще одно доказательство, что и об этом позаботился Совет по ренормализации.
Уилл любил лепить для друзей модели из новой глины, снабженной памятью. Суон охотно вызывался помогать ему, что позволило им проводить вместе немало времени.
Салли, его свояченица, преодолев первоначальное замешательство, стала частой гостьей в семье сестры. Они вместе с мужем Салли и ее дочерьми, Мелиндой и Мишель, привыкли ходить в кино, на пляж, посещать парки с аттракционами. Очевидно, сведения о нем, передаваемые другим родственникам, оказались достаточно ободряющими, поэтому ежегодное сборище всей семьи по случаю Дня Труда не пришлось отменять в этот грустный и странный год.
Стоя во дворе, Суон ощущал, как кружится голова от бесчисленных приветствий незнакомых людей, от жары и яркого солнца, от изобилия еды и напитков. К концу дня он заработал высокую оценку Эммы.
— Ты им понравился. И прекрасно вписался.
Эмма.
Она научила его водить машину. Они вместе ездили за продуктами, ходили на собрания в детский сад Уилла, по вечерам смотрели телевизор, сидя на диване, сначала порознь, потом держась за руки, а после и обнявшись.
Но даже спустя год Суон спал в своей кровати, а Эмма — в своей.
Вот уже несколько месяцев Суон работал с напарником по имени Чарли Спраул, молчаливым, сдержанным и не слишком дружелюбным. Не то что Тони. Но Суон старался не обострять отношений. Как-то днем в раздевалке, к удивлению Глена, Чарли и двое других техников предложили ему выпить.
Глен согласился.
— Только домой позвоню, — предупредил он.
— Не стоит, — отмахнулся Чарли. — Мы ненадолго.
Они отправились в ту часть города, где Глен никогда не бывал. Бар «Сад» оказался довольно убогим заведением, без единого окна. Мазки светящейся краски на стенах раздражали глаза. Еще не переступив порога, Суон потянул носом. Вонь стояла омерзительная, как в медвежьей берлоге или подземном тоннеле. Почему-то она показалась Глену очень знакомой, будто во сне или кошмаре, и он невольно отшатнулся.
Лишь усилием воли он заставил себя войти.
В зале было жарко, шумно и накурено, собутыльники о чем-то вяло толковали, и Суон, заскучав и не допив второй кружки пива, принялся изобретать предлог для ухода. Но приятели дружно пожелали сыграть в пул. Суон не играл, поэтому решил остаться у стойки и понаблюдать.
Едва его сослуживцы отошли, Суона окружили какие-то незнакомые люди, отгородив от окружающих.
— Эй, мыслитель! — начал один. — Да, ты, парень с яичным белком в башке! Ну, каково это, украсть чью-то жизнь?
Суон ощутил, как над бровями сжалась раскаленная тонкая нить. Он встал, но толпа напирала. Перекладины высокого табурета впивались в икры. Во рту разом пересохло.
— Я не знаю, о чем вы…
— Мы о том парне, который умер вместо…
Мужчина произнес имя, смутно знакомое Суону. Однако его смущение было искренним. Они имели в виду того, кого больше не существовало.
— Не понимаю. Меня зовут Глен Суон…
Мужчина грубо хохотнул:
— Он и в самом деле верит!
— Эй, ты, жареная яичная башка!
Суон попытался растолкать своих мучителей.
— Пустите! Мне это ни к чему!
— Зато вот это вполне подойдет! — воскликнул другой, всаживая ему в солнечное сплетение тяжелый кулак.
Суон скорчился, прижимая руки к животу. На него обрушился град пинков и толчков.
Он пытался позвать на помощь. Но никто не подошел, ни один из его новых «приятелей».
Черная мгла окутала несчастного. Но он был совершенно уверен, что потерял сознание сам, без помощи ЭГВ.
Выйдя из больницы, Суон узнал, что его ждет новая работа. С помощью Тони он получил должность в отделе приема заказчиков, ту самую, которую когда-то сам Тони ему напророчил.
Но к прежнему возврата уже не было.
Кто он?
Самозванец, пытающийся обманом занять место другого человека?
Или тот, кем сделал себя: сначала нехотя, не по собственной воле, потом всерьез, горячо, со страстью и с помощью окружающих?
Эти вопросы терзали его день и ночь. И ответы обычно были самыми мрачными.
Как он мог вообразить, что сумеет легко войти в образ и жизнь другого человека? Он обманщик, мошенник, а остальные делают вид, будто верят ему, любят, принимают за того, кем он притворяется и кем ему никогда не стать.
Даже Эмма?
Даже она.
Эмма в своей холодной постели.
Однажды, когда сомнения стали непереносимыми, Суон предпринял секретное расследование.
То самое, которое через неделю заставило его договориться о встрече назавтра в обеденный час.
Перед уходом на работу Эмма сказала:
— Глен, я понимаю, как трудно тебе было последнее время. Но хочу, чтобы ты знал: я в тебя верю. Твоей вины ни в чем нет. А тех, кто избил тебя, обязательно поймают. Если и нет, они все равно когда-нибудь заплатят. Я уверена в этом.
Суон внутренне съежился, вновь вспомнив гнусную сцену избиения, но ничего не ответил. Даже не усмехнулся наивным понятиям Эммы о добре и зле. Правосудие или месть, скоро он сам будет вершить справедливость. Если он действительно этого хочет и знает, что делать, лучше определиться сразу.
Эмма отчаянно пыталась достучаться до него, словно понимая: сегодня произойдет что-то важное.
— Ты был добр ко мне и Уиллу, Глен. И если я не отвечала тем же, то… лишь потому, что мне требовалось немного больше времени. Все изменится. Нам будет хорошо вместе.
Не дождавшись ответа, Эмма уставилась на судорожно сжатые руки мужа. Когда она подняла лицо, Глен увидел ее мокрые от слез щеки.
— Я… невыносимо потерять тебя во второй раз.
Суон молча ушел.
В полдень он стоял перед обшарпанной дверью в убогом районе города. Никакой вывески, указывающей на то, что здесь помещается докторский кабинет. Да и внутри не наблюдалось никакого соответствующего медицинского реквизита: ни дипломов в рамках, ни жизнерадостной регистраторши, ни пожелтевших от времени журналов, ни страждущих пациентов. Полумрак.
И только один человек. Мужчина, сидевший за письменным столом в кресле с высокой спинкой, повернулся к окну, заслышав шаги, так что Суон не сумел хорошенько его разглядеть. Незнакомец так и остался для него голосом, всего лишь голосом, да и тот был искажен какой-то хитрой электроникой.
— …не несу ответственности за любые побочные эффекты, — говорил незнакомец. — Вся эта штука еще находится на стадии эксперимента. Боюсь, одобрения Управления по контролю за продуктами и лекарствами нам не получить.
Невесело хмыкнув, он пояснил:
— Но вся прелесть в том, что достаточно единственной инъекции. БАМ! Прямо в мозг, и ваш маленький паразитарный дружочек растворяется и погибает. Разумеется, в том случае, если все пойдет, как намечено. И тогда вы совершенно свободны.
Свободен. От чего? И для чего? Если он просто желает убежать от всего, что ему мешает, вовсе необязательно убивать ту штуку, которая живет в его голове. В конце концов, это не поводок и не забор.
Но ЭГВ — это символ.