Не вышли на перрон и знаменитые слоны Рави и Шаши, когда их депортировали из Индии в Москву.
Все равно эти встречи запомнились.
Я писал стихи, рисовал стенгазету, пел в школьном хоре. Однажды в исцарапанной школьной парте я нашел сложенную в четверть записочку. «Ты будущий писатель и поэт». Почерк был девчоночий, округлый. Эти козы всегда облизывались на людей искусства. Да и немудрено. Людей тянет к непознаваемому. Даже в дневнике А.С.Пушкина (1833, 17 декабря) я, например, нашел такое: «В городе говорят о странном происшествии. В одном из домов, принадлежащих ведомству придворной конюшни, мебели вздумали двигаться и прыгать; дело пошло по начальству. Кн. В.Долгорукий снарядил следствие. Один из чиновников призвал попа, но во время молебна стулья и столы не хотели стоять смирно. Об этом идут разные толки. N сказал, что мебель придворная и просится в Аничков».
В начале 50-х годов прошлого века воображение советских людей было занято двумя темами: Атлантидой и снежным человеком. Ну, понятно, сперва шла борьба за мир, а уж потом Атлантида и сноумены. Академик Обручев и профессор Жиров беспрерывно комментировали проблему, а академик Л.С.Берг прямо писал: «Я поместил бы Атлантиду не в области между Малой Азией и Египтом, а в Эгейском море — на юг до Крита. Как известно, в настоящее время признают, что опускания, давшие начало Эгейскому морю, произошли, говоря геологически, совсем недавно, в четвертичное время, — быть может, уже на памяти человека». И дальше: «Платон рассказывает о войне между «греками» (т. е. обитателями Балканского полуострова) и жителями Атлантиды. Эта война (допуская, что сведения о ней не есть плод фантазии) могла происходить только в том случае, если Атлантида находилась в непосредственной близости с Балканским полуостровом».
Понятно, я не мог пройти мимо таких актуальных тем. Тем более (я перешел в седьмой класс) в городской газете «Тайгинский рабочий» только что появился мой первый научно-фантастический рассказ «Остров туманов». В известной библиографии Н.Мацуева после указания: Поповский А. Дружба. Повесть. М. «Сов. пис»., 1935, — даны рецензии на указанную повесть: «Так называемый писатель Поповский», «Жив Курилка» и «Еще о так называемом писателе Поповском».
Если бы на мой рассказ откликнулись критики, боюсь, дело рецензиями бы не кончилось. К счастью, критики не откликнулись, и я один за другим написал несколько научно-фантастических романов, актуальных, как полагается: «Под игом Атлантиды», «Горная тайна» и «Contra mundum». Единственное, что могу добавить к сказанному: как это ни странно, в не столь уж далеком будущем из указанных выше набросков вышли повести «Разворованное чудо», «Мир, в котором я дома» и «Шпион в юрском периоде», что, безусловно, подтверждает любимый мною тезис: человек полностью проживает всю свою будущую жизнь в период где-то с пяти до пятнадцати лет.
После этого уже ничего не происходит.
Ну, может, некоторое совершенствование или, наоборот, упадок.
«Первым из европейцев увидеть снежного человека посчастливилось греческому путешественнику Тамбоци, — смело писал я в научно-фантастическом романе «Горная тайна». — Тамбоци увидел сноумена в районе пика Кобру, на высоте примерно в пять тысяч метров. Грека сильно поразила огромная согнутая тень, нагнувшаяся над хрупкой веточкой рододендрона, а потом быстрота, с какой слинял в сторону ледяных развалов испуганный сноумен. Никогда больше, — писал я с несколько преувеличенной озабоченностью, — грек не встречал сноумена».
Шерпы, сообщал я будущим читателям, смелый и выносливый народ. Они живут в горах. Среди них нет ни одного, кто не имел бы пары сильных, мускулистых ног и мощной спины, привыкшей к переноске тяжестей. «Шерп Тарке, — писал я, — брел по гладкой, как зеркало, поверхности ледника Бирун. В одном месте — (очень похожем на заснеженный пустырь за ремонтирующимся рабочим клубом имени Ленина) — шерп наткнулся на большие следы босых ног». Если бы нашего соседа машиниста Петрова прогнать босиком по снежному пустырю, несомненно, след остался бы такой крупный. Понятно, шерп насторожился. «Его крепкие руки в любой момент готовы были сорвать с плеча тяжелое заряженное ружье, выхватить из-за пояса кривой тяжелый нож кукри или схватить тяжелую ледяную глыбу, множество которых валялось вокруг». Да и сам по себе шерп не был придурком. «Я, блин, гоблин, а ты, блин, кто, блин?» Увидев следы, он рванул подальше от опасного места, тем более, что «бледное гималайское небо начинало уже темнеть, скрывая в клубящихся тающих облаках заснеженную вершину тяжелого Эвереста».
Но шерпу пошла непруха. В узком ледяном ущелье он наткнулся на сноумена.
Скажу сразу, сноумен не был взят из головы, у него был реальный прототип в жизни. Я писал сноумена с некоего Паюзы — сопливого сволочонка годами двумя старше меня, с сапожным ножом за голенищем. Одежды на сноумене не было (единственное отличие от Паюзы), зато морда вся в волосах, в синяках, зубов маловато. И был он глух, как Бетховен.
Понятно, что шерп в ужасе упал на колени. «Врожденное суеверие костром разожгло страх в его гордом сердце».
Фраза о врожденном суеверии казалась мне безупречной. Снежные пики, курящиеся сухим снегом склоны, небесная голубизна, пропасти, разверзающиеся под ногами… действительно, сильная красивая вещь получалась. Вроде тех клеенчатых ковриков с лебедями и русалками в сатиновых лифчиках, которые продавались на местном рынке. Сноумены (галуб-яваны, тхлох-мунги, йети), писал я, были не глупы, но сильно опустились из-за недоедания. Снежные Гималаи могли предложить им только голубоватую траву, про которую тогда много писал известный астроном Г.А.Тихов, но спуститься вниз, в теплые, обитаемые долины, напасть на питательных горных коз они не догадывались. А договориться с редкими путешественниками, вроде того грека, мешала им глухота.
Да и не люди они были, наносил я сюжетный удар будущим читателям. Корабль марсиан потерпел катастрофу на леднике Бирун, и в живых остались только два члена экипажа. Один, изнуренный недоеданием, сразу сдался высокогорному пограничному наряду некоей азиатской страны, входящей в агрессивный военный блок CEATO. Понятно, хорошо ему не стало. Взяли сноумена на болевой прием и приволокли в комендатуру. Он не выдержал допроса с пристрастием, умер. Зато пошла пруха второму: он попал в руки советских исследователей. Теорему Пифагора, начертанную перед ним на снегу, изголодавшийся марсианин принял с таким же восхищением, как и кусок сала.
А потом был торжественный прием в Кремле, отправка марсианина на родину, долгие пламенные речи, ну и все такое прочее.
Через много лет на литературном семинаре в Дубултах ленинградский фантаст Александр Иванович Шалимов, человек деликатный и воспитанный, действительно подтвердил, что в тридцатые годы, когда во многих районах Памира еще хозяйничали басмачи, к советским пограничным заставам иногда спускались с ледников хмурые галуб-яваны. Случалось, что они попадали в руки непреклонных чекистов. Ответить на резкие, в упор поставленные вопросы: кем подослан? на кого работаешь, падла? признаешь диктатуру пролетариата, сволочь? — галуб-яваны, даже при некоторой их инстинктивной расположенности к новым властям, ответить не могли, потому что были глухи, как Бетховен. Их ставили к стенке. Александр Иванович (тогда геолог) никак не успевал вовремя поспеть к месту происшествия. «Но однажды… — волнуясь, возвысил голос Александр Иванович. — Однажды… Неподалеку от нашего лагеря… Непреклонные чекисты… Схватили самку… Самку… Самку… — волнуясь, повторял он. — Самку…»
Пришлось уважительно подсказать:
— …басмача!
Мир был прекрасен.
Он был плоский, он был круглый.
По океану плавали киты, на другой стороне шарика обитали антиподы.
Постоянно хотелось есть, зато интересных книг хватало. Человек-невидимка упускал невидимую кошку, по Луне стреляли снарядом, начиненным людьми, по краю ойкумены бегало вонючее вымершее животное.