Напомнив ему таким образом о наших относительных позициях — поскольку я авторитет в своей области, которая совпадает с научными интересами Челленджера, — я протянул руку за когтем. Челленджер, которому откровенно не хотелось этого делать, тем не менее вернул его.
— Прошу извинить мою несдержанность, — выдавил он, — но я не в силах поверить, что это не шутка, смысл которой от меня ускользает, или не столь любимый французами розыгрыш.
— Погиб человек, Джордж, — упрекнул его Дойл и взял орудие убийства. — Позвольте-ка взглянуть. — Он повертел коготь. — В любом случае, восхитительная штучка. Безусловно примитивная, но от этого не менее эффективная. Мне доводилось видеть подобные вещицы в Британском музее. Их использовали как наконечники копий.
Он откинулся на спинку кресла и оперся подбородком на сплетенные пальцы.
— Наш общий друг легко пришел бы к выводу, что данный предмет указывает на весьма конкретную категорию подозреваемых: палеонтологов… или же тех, кто имеет свободный доступ в музей. Да ведь и жертва принадлежит к тому же кругу. Профессиональная ревность?
— Вы вступили на неверный путь, мой дорогой Дойл. Месье Челленджер совершенно правильно предположил, что у этого когтя весьма необычное происхождение. Как вы думаете, какой птичке он принадлежит?
— Понятия не имею.
Пылающий взгляд Челленджера удержал меня от дальнейших рас-суждений на эту тему. Я вздохнул, забрал зловещий коготь и встал:
— В таком случае давайте навестим место преступления!
Летние вечера в Тулузе не только дают облегчение после дневной жары, но и отличаются особым очарованием. Угасающий свет ласкает красные кирпичи и придает им уникальный оттенок. От реки веет успокаивающий ветерок, и берега Гаронны манят любителей прогуляться на сон грядущий. Я с радостью показывал гостям великолепные здания, мимо которых мы проходили.
Однако Дойла архитектура не интересовала, а Челленджер буквально рвался вперед, словно торопился на встречу с самим дьяволом. Даже юным красоткам, которые фланировали с зонтиками по улицам, не удалось его отвлечь. Когда мы добрались до Понт-Нефа, я решил нанять экипаж. Кучер высадил нас позади госпиталя «Божий приют», в начале узкой и извилистой улицы, выходящей к берегу реки.
По обеим сторонам улицы стояли заброшенные дома с окнами, заколоченными толстыми досками. После недавней эпидемии ни у кого не возникло желания поселиться столь близко к госпиталю. Горожане все еще помнили те дни, когда мертвецов грузили на реквизированные баржи и отвозили вниз по реке, чтобы сжечь подальше от города в огромных погребальных кострах. А мы сейчас стояли как раз возле одного из причалов, использовавшихся для этой ужасной работы.
— Деснойе нашли во внутреннем дворике совсем рядом с берегом, — сказал я, когда мы вошли под арку. — В этом самом дворике!
Услышав мои слова, стоящая во дворе молодая женщина, чье лицо скрывала траурная вуаль, приглушенно вскрикнула. Мои спутники остановились, а Дойл снял шляпу и вежливо поклонился.
Там, где на грубых булыжниках дворика некогда лежало тело, кто-то положил венок живых цветов, перевязанный ленточкой из черного бархата. А сплела венок, вне всяких сомнений, изящная ручка молодой дамы, появившейся здесь незадолго до нас.
— Полагаю, вы были его подругой? — спросил я ее, представившись сам и отрекомендовав своих спутников.
— Нет, месье профессор! — Незнакомка гордо выпрямилась. — Я Ирен Адер-Деснойе. Я была… я его жена.
Она подняла вуаль. Ее изумительные зеленые глаза, окаймленные длинными трепещущими ресницами, блестели от слез, а лоб и щеки хранили бледность. Печаль, которую она носила с таким достоинством, не могла отвлечь от ее красоты — как раз наоборот, она придавала ей трогательное очарование. Теперь я без труда понял, как она сумела околдовать моего злосчастного помощника. Но почему он держал ее существование в секрете?
— Мишель часто говорил о вас, — прошептала она, словно отвечая на мои мысли. — Он хотел сохранять тайну нашего брака до тех пор, пока его общественное положение не станет более прочным. Но теперь я могу поведать вам все: я обитательница сцены, всего лишь артистка, которой не место в научном мире.
— Полагаю, вы певица, мадам? — уточнил Дойл. — Я заметил в вашей сумочке первые листы партитуры, однако ваши пальцы не имеют характерных анатомических особенностей, присущих музыкантам. Могу вас заверить, что в Англии профессия певицы весьма уважаема.
— Местная публика менее благожелательна, сэр… И не отличается благосклонностью к мужчинам, которые женятся на особах вроде меня. Если бы Мишель завел любовницу, содержанку, то мог бы показывать меня на публике — в качестве своеобразного трофея. Но он предпочел тайно жениться на мне. Он любил меня, я это знаю.
— Мы отомстим за него, — пообещал я. — Мои друзья специально приехали, чтобы раскрыть тайну его смерти. Если позволите, то мы осмотрим это место. Мы ищем следы преступника.
— И ничего не найдете! Чудовищный убийца уже затаился в своем логове, где преследовать его не осмелится никто.
— Значит, убийца вам известен, — подытожил Дойл. — Полагаю…
Его прервало восклицание Челленджера. Профессор опустился на колено, пристально разглядывая лежащий на булыжниках венок. Потом вытащил из него темно-красный цветок с пурпурными полосками и указал им на молодую вдову:
— А это, миледи, — заявил он, размахивая цветком, как мечом, и совершенно не замечая гротескности принятой при этом позы, — требует объяснений! Oncidium, вид гигантских орхидей с горных амазонских плато. Что за дьявольщина здесь происходит?!
Не знаю, что стало тому причиной — богохульство или внезапное напоминание об утрате, но молодая женщина неожиданно разрыдалась. Дойл, истинный британский джентльмен, смущенно отвернулся.
— Мы очень сожалеем, — проговорил я, пытаясь ее успокоить. — Наш друг немного грубоват.
— Нет, — отозвалась она, все еще всхлипывая. — Он прав! Я никому об этом не говорила. Боялась, что меня засмеют. Знает только мой брат Клемент. Он ученый, но не скептик, как многие из вас.
— Пожалуйста, поверьте, милое дитя…
Она оборвала меня решительным жестом, вытащила из рукава льняной платочек и вытерла слезы.
— Обещайте выслушать меня, и я расскажу все, что знаю. Даже если мой рассказ покажется вам безумием, я готова поклясться, что он столь же правдив, как и Писание.
Все еще держа орхидею, Челленджер поклонился молодой вдове и произнес с гораздо большим уважением, чем я от него ожидал:
— Простите мои несносные манеры, мадам. Заверяю: вы не найдете более преданного слушателя, чем я.
Ирен благодарно кивнула. За ее спиной стыдливо розовел в лучах заката купол «Божьего приюта», весьма смахивающий на обращенную к небесам обнаженную женскую грудь. На другом берегу Гаронны возвышалась над окружающими крышами фаллическая колокольня собора Сен-Серни. Тулуза воистину город-гермафродит, гордый и таинственный, где каждый вечер рождаются секреты, тающие вместе с первыми лучами рассвета.
Неподалеку пронеслась стайка воробьев, в их чириканье я услышал первый намек на то, что лето подходит к концу.
— Мишель был без ума от орхидей, — начала Ирен. — Когда наши отношения только начинались, когда я поняла, что нашла человека, которого искала всю жизнь, я уже тогда опасалась, что его страсть к этим таинственным цветам может встать между нами. Почти все свое свободное время он проводил в поисках орхидей, и в конце концов я решила неотлучно находиться при нем. Бедняга даже поверил, будто я разделяю его страсть.
Мы небогаты, и Мишель не мог и помыслить о том, чтобы покупать у редких торговцев цветами дорогие орхидеи, которые он обожал. Поэтому ему приходилось довольствоваться обычными разновидностями, растущими в окрестностях Тулузы в тайных местах, известных только знатокам. И однажды он вернулся домой необыкновенно возбужденный, нежно прижимая к груди цветок, какой мне никогда не доводилось видеть.