Когда мы уже под вечер направились обратно в Тулузу, то с нами был фургон вроде тех, на которых торговцы развозят продукты.
В нем под брезентом скрывался корпус «Эола» со сложенными крыльями и снятым пропеллером. Мы ехали в город по дороге вдоль канала и добрались до музея как раз к тому времени, когда солнце садилось за частными домами на проспекте. Шарль уже ушел, но я без труда отыскал его в большой и шумной пивной на улице Сен-Мишель. Получив золотой наполеон, он помог нам поднять машину на крышу, не задав ни единого вопроса. Годы, проведенные за смахиванием пыли со скелетов из палеонтологических коллекций, постепенно притупили его любопытство.
— Ну, худшее позади, — сказал я, вытирая лоб, пока мои компаньоны устанавливали на место пропеллер. — И слава Богу! Я слишком стар, чтобы скакать по крышам, как трубочист, даже если с них открывается превосходный вид…
Челленджер, приставив ладонь козырьком над глазами, медленно обвел взглядом горизонт.
— Море красной черепицы, — подвел он итог, — и ни одного маяка, указывающего мне путь. В джунглях мне и то было бы проще отыскать дорогу.
— Капитолий вон там. Держите курс на колокольню Сен-Серни, и вы обязательно окажетесь над ним. Птеродактиль прилетит оттуда. — Я указал на купол «Божьего приюта». — Если вы рассчитаете время точно, то сможете перехватить его над рекой.
— Можно подумать, я знаю, когда следует взлететь…
— У меня с собой прекрасный немецкий бинокль.
— У этой адской птички слишком темная шкура. Она сливается с ночным небом. Бинокль тут бесполезен. Нет, придется положиться на госпожу Удачу, а она дама капризная, профессор.
Прежде чем спуститься с крыши, мы накрыли «Эол» брезентом. Сейчас, когда его обтянутые белой тканью крылья были расправлены, он напоминал упавшего ангела. Садящееся солнце бросало последние лучи на нашу разношерстную команду, а в пятнадцати метрах внизу густеющая толпа направлялась на последнее выступление Ночной Орхидеи.
Ирен назначила нам встречу в «Кафе де артс» на площади перед Капитолием. Адер посоветовал Челленджеру не отягощать себя плотным ужином перед полетом, но все же неохотно позволил ему принять стаканчик арманьяка. В результате мой молодой коллега разрывался между предвкушением скорой охоты и голодом, терзающим столь могучий организм. Появление Ирен восстановило его хорошее настроение, но ненадолго:
— Представление отложено, — сообщила она, садясь рядом с братом. — У Орхидеи очередной заскок. Публика пока не знает, но ей придется прождать не менее часа, чтобы услышать диву.
— Черт бы ее побрал! — рявкнул Челленджер. — А я-то надеялся, что она издаст свое верхнее «до» примерно в то же время, что и вчера… Наше сегодняшнее свидание с птичкой под угрозой.
— Если бы здание оперы было оборудовано моим театрофоном, то мы смогли бы слушать весь концерт прямо на крыше музея с помощью дальноговорителей, — вздохнул Адер. — Безумие какое-то: весь наш план основан на сплошных импровизациях.
Я был склонен с ним согласиться, однако Ирен вновь подняла наш упавший было боевой дух.
— Вы умеете читать музыкальную партитуру, месье профессор? — спросила она меня, улыбаясь. — Если я дам вам полную партитуру, то сможете ли вы синхронно прочитать ее до момента, когда будет исполняться верхнее «до»?
Меня так и тянуло ответить ей положительно, лишь бы не опечалить устремленных на меня изумительных глаз. Но все же я покачал головой.
— В таком случае я приду к вам на крышу во время антракта, — заявила Ирен тоном, не подразумевающим возражений. — С хормейстером я договорюсь.
— Я выпью за это, — провозгласил Челленджер.
И заказал полную бутылку арманьяка. На дорожку!
Мы вернулись на наблюдательный пост под звездным небом. Сумерки наконец-то сменились ночью, и музей заполнили призраки из далекого прошлого. Гигантские рептилии, бродившие по земле задолго до человека, отбрасывали тени на оштукатуренные стены. Требовалась лишь капелька воображения, чтобы превратить неполный скелет в крадущегося хищника. А для нас, палеонтологов, воображение — рабочий инструмент. Мы без труда воссоздаем образ неизвестного животного по нескольким отпечаткам в глине, зубу или осколку кости. Шум, доносящийся с улиц Тулузы, стихал. Я взглянул на карманные часы — началось ли уже представление? Челленджер в десятый раз проверял винтовку, сидя в кокпите «Эола». Над корпусом аэроплана виднелась лишь копна волос. Крылья аппарата были расправлены, пропеллер медленно покачивался, предвкушая взлет. Ветра почти не было. Дойл обшаривал горизонт в бинокль, водя им вверх и вниз по течению Гаронны. Все молчали, погрузившись в собственные мысли.
— А вот и сестра, — внезапно сказал Адер, перегнувшись через парапет.
Он помог Ирен подняться по лесенке, лишив меня этого удовольствия, и взял у нее пухлую папку с партитурой.
— Приготовьтесь, — предупредила она, оказавшись на крыше. — До сольной партии Орхидеи осталось всего несколько десятков строк. Я подам знак.
Адер крутанул пропеллер, проверяя мотор.
— Не забудьте про закрылки, — негромко напомнил он Челленджеру. — И да хранит вас Господь!
Ирен по-дирижерски взмахнула руками. Момент приближался. Дойл помог инженеру установить доски, с которых аппарат взовьется в бездну на распростертых крыльях. Несмотря на увиденную днем демонстрацию, мне до сих пор с трудом верилось в такое чудо: человек — да еще и англичанин! — сейчас разорвет оковы земного притяжения, чтобы сразиться с монстром в его родной стихии. Разумеется, такая причудливая комбинация годилась лишь для романа Жюля Верна.
— Заводи! — крикнула Ирен.
Пропеллер сделал несколько неуверенных оборотов. Внезапно меня осенило.
— Возьмите леденец, — посоветовал я Челленджеру, протягивая ему круглую коробочку, которую всегда ношу с собой. — Возможно, он вам поможет преодолеть воздействие высоты.
Из кокпита донеслось рокочущее ворчание, и толстые пальцы Челленджера сомкнулись на коробочке. Адер велел мне отойти в сторону.
— «Эол» взлетит, как только я вытащу клинья из-под колес. Мы будем следить за ним в бинокль.
— Шестнадцать строк, — предупредила Ирен. — Двенадцать… Восемь… Все, ария началась!
Мы напрягли слух, но напрасно — до Капитолия было слишком далеко. И все же какая-то неощутимая вибрация, эхо еле различимого дыхания, словно наполнило зовом ночной воздух.
— Я что-то вижу, — сообщил стоящий у парапета Дойл. — Немедленно взлетайте!
Адер изо всех сил крутанул пропеллер. Мотор содрогнулся, выплюнув струи белого дыма. Мы навалились на аэроплан, выталкивая его на узкую взлетную полосу, выложенную из досок и ведущую к краю крыши. И именно в этот момент мотор зачихал.
Не в силах ничего предпринять, мы стремились лишь удержать «Эол» на месте. Рывки пропеллера побудили Челленджера изрыгнуть поток проклятий. Он уже пытался выбраться из узкого кокпита. Ирен бросила партитуру и с отчаянием смотрела на брата. А над рекой скользил узкий силуэт птеродактиля.
— Нет, я не отступлю! — прогремел Челленджер, наконец-то обретя способность свободно двигаться. — Все назад!
Его рука нырнула в карман. Пораженный ужасом, я увидел, как Челленджер достал бутылку арманьяка и вылил ее в бак. Эффект его безумного поступка сказался почти мгновенно.
Мотор взревел. Пропеллер взвыл на высокой ноте, и мы ощутили, как «Эол» вырывается из рук. Сумасшедший англичанин догадался, как привести в чувство французский мотор! Покачивая широкими крыльями, аппарат промчался по доскам и вспорхнул над крышей, кометой устремившись в небо. Мы подбежали к краю крыши, следя за его полетом. «Эол» был перегружен, и Челленджеру пришлось вдоль всего проспекта Сен-Мишель вести его чуть выше верхних этажей. Однако к этому времени птеродактиль получил слишком большую фору, и нам было ясно: нагнать его удастся лишь чудом.
Ирен Адер прекрасно это понимала. И она, не спрашивая нашего одобрения, вновь проявила то спокойное мужество, которым мы уже восхищались: сняла с шеи шарф и глубоко вдохнула.