— Эй, вы! — крикнула голова.
— Это наш симограф? — осведомилась Энн.
Оказалось, что голова говорит в портативный микрофон.
— Это ваш смотритель, — сообщила голова и исчезла так же внезапно, как появилась.
— А что, симограф вот так может выскочить из стены? — удивился Бенджамен.
— Наверное, — неуверенно проговорила Энн, сама не понимая, что говорит.
— Пойду взгляну, что творится, — решил Бенджамен, отступая и протягивая руку. Но почему-то не смог взяться за дверную ручку.
Внизу заиграла музыка, и Энн подошла к окну. Но вид загораживал взятый напрокат тент в белую и голубую полоску, зато до нее доносились стук вилок по фарфору, смех и звуки вальса.
— Они начали без нас! — с веселым удивлением воскликнула она.
— Просто разогреваются, — возразил Бенджамен.
— А вот и нет. Это первый вальс. Я сама выбирала мелодию.
— Значит, давай танцевать! — предложил Бенджамен и потянулся к ней. Но руки с высоким неестественным жужжанием прошли сквозь нее. Он нахмурился и стал недоуменно рассматривать свои ладони. Но Энн почти не заметила этого. Ничто не могло омрачить ее счастья. Ее тянуло к столу со свадебными подарками, особенно влекла длинная плоская коробка в серебряной обертке — подарок двоюродного дедушки Карла. Когда речь шла о подарках, угодить Энн было одновременно и легко, и почти невозможно. Хотя все знали о ее страсти к антиквариату, далеко не у каждого хватало средств или знаний купить подлинно ценную вещь.
Она попыталась схватить пакет, но пальцы прошли сквозь него.
«Этого не может быть!» — подумала она с радостным ужасом.
То, что все происходит на самом деле, подтвердилось минутой позже, когда куча народу, нацепившего рэперские очки, — двоюродный дедушка Карл, Нэнси, тетя Дженнифер, Трейси, Кэти, Том, подружки невесты и другие, включая саму Энн и Бенджамена в свадебных костюмах, — материализовались сквозь стену.
— Прекрасная работа, — заметил двоюродный дедушка Карл, обозревая комнату. — Первый класс.
— О-о-о, — протянула тетя Дженнифер, сравнивая обе пары новобрачных, совершенно одинаковых, если не считать очков. Энн почему-то стало неприятно, что вторая Энн, в отличие от нее, носит очки.
А другой Бенджамен, похоже, немного выпил, и лацкан фрака был вымазан белой глазурью.
«Мы разрезали торт!» — радостно подумала она, хотя не могла припомнить, когда это произошло. Джери — девочка в пастельном платье, державшая букет во время венчания — и Энгус — малыш в миниатюрном фраке, подававший кольца — вместе с компанией разодетых детей пролетали туда и обратно сквозь диван, создавая пиротехнические взрывы электронных шумов. Позволь им взрослые, наверняка промчались бы сквозь Энн и Бенджамена!
Из стены возник отец Энн с бутылкой шампанского и помедлил при виде дочери, но повернулся к другой Энн и наполнил ее бокал.
— Погодите! — закричал Бенджамен, размахивая руками. — Я понял! Мы — симы!
Гости рассмеялись, и он тоже.
— Наверное, симы всегда так говорят, верно?
Другой Бенджамен кивнул и пригубил шампанского.
— Просто никогда не ожидал, что стану симом, — продолжал Бенджамен, чем вызвал новый взрыв смеха.
— Думаю, симы говорят и это, — с глуповатым видом пробормотал он.
— Ну вот, настала пора рокового прозрения, — с поклоном объявил другой Бенджамен. Гости зааплодировали.
К Энн приблизилась Кэти под руку с Томом.
— Смотри, я его поймала! — воскликнула Кэти, показывая Энн букет из незабудок и лютиков. — Кажется, мы знаем, что это означает!
Том, сосредоточенно поправлявший галстук, казалось, не слышал. Но Энн догадывалась, что это означает: она бросила букет подружкам. Все эти глупые, милые ритуалы, которых она так ждала…
— Повезло, — заметила она, протягивая для сравнения свой букет, который все еще сжимала в пальцах. Настоящий уже начал увядать, края обертки немного обтрепались, лепестки кое-где были оборваны, в то время как ее по-прежнему был свеж и аккуратен — и останется таким навечно.
— Вот, — сказала она Кэти, — возьми мой, на двойную удачу!
Но когда Энн попыталась вручить Кэти букет, оказалось, что она не может этого сделать. Букет стал частью ее самой!
«Забавно, — подумала она, — но я не боюсь».
Едва ли не с раннего детства Энн опасалась: а вдруг когда-нибудь внезапно окажется, что она больше не она?! Эта ужасная мысль преследовала ее месяцами: до чего мерзко знать, что ты больше не ты!
Однако ее сим, похоже, не возражал. В «семейном альбоме» было дюжины три Энн, от двенадцатилетней до нынешней. Ее симы были из разряда довольно угрюмых и необщительных, но все соглашались, что жизнь сима не так уж плоха, если удается преодолеть начальный шок. Ей говорили, что хуже всего в первые моменты дезориентации. Поэтому и заставили пообещать никогда не перезапускать симы. Не возвращаться к первым минутам. Не вспоминать — иначе все начинается сначала и повторяется непрерывно. Поэтому Энн ни разу не перезапускала их с того момента, как отправляла в архив.
К ним присоединилась другая Энн, поникшая.
— Ну? — сказала она Энн.
— В самом деле, — поддержала та.
— Повернись, — попросила другая Энн, взмахнув рукой. — Я хочу посмотреть.
Энн с радостью подчинилась.
— Твоя очередь, — сказала она потом, и другая Энн немедленно продемонстрировала платье. Энн восхитилась тем, как сидит на ней подвенечный наряд. Правда, очки немного портили общий эффект.
«Может, все еще обойдется, — подумала она. — Мне так весело!»
— Интересно, как мы смотримся рядом? — спросила она, подводя вторую Энн к зеркалу на стене, большому, повешенному высоко, с наклоном вперед, так что можно увидеть себя словно бы сверху. Но смоделированные зеркала не дают отражения, и Энн была радостно разочарована.
— О, — ахнула Кэти, — взгляните!
— На что взглянуть? — поинтересовалась Энн.
— На бабушкину вазу, — пояснила другая Энн.
На каминной полке под зеркалом стояла самая большая драгоценность Энн: изящная ваза из прозрачного синего хрусталя. Прапрапрабабка Энн заказала ее у бельгийского мастера, Боллинже, величайшего резчика по стеклу в Европе шестнадцатого века. И сейчас, пятьсот лет спустя, ваза была так же совершенна, как в тот день, когда ее создали.
— Действительно! — прошептала Энн, ибо ваза, казалось, излучала некий внутренний свет. Благодаря какому-то фокусу или блеску симограммы, но ваза сверкала, как озеро под луной, и глядя на нее, Энн чувствовала, что сияет сама.
— Ну? — чуть погодя повторила другая Энн, и в этом коротком слове заключалось множество вопросов, сводившихся к одному: сохранить тебя или стереть?
Иногда сим создавали, когда Энн была в плохом настроении, и симулакр страдал от сознания непонятной вины или безутешной тоски, и тогда проще было проявить милосердие и уничтожить его, причем немедленно: по крайней мере, так считали все Энн.
— Все в порядке, — ответила она, — и если так всегда бывает, то я в полном восторге.
Энн внимательно изучала ее сквозь непроницаемые очки.
— Уверена?
— Абсолютно.
— Сестричка, — сказала Энн в очках (всегда обращалась так к своим симам — и вот теперь так обратились и к ней).
— Сестричка, — повторила другая Энн. — Это должно сработать. Ты мне нужна.
— Знаю, — кивнула Энн. — Я день твоей свадьбы.
— Да. День моей свадьбы.
Гости на другом конце комнаты смеялись и аплодировали. Бенджамен… то есть оба Бенджамена были в своем репертуаре. Тот, что в очках, махнул им рукой. Другая Энн сказала:
— Нам пора идти. Я еще вернусь.
Двоюродный дедушка Карл, Нэнси, Кэти с Томом, тетя Дженнифер и остальные просочились сквозь стену. В окна врывались звуки польки. Перед уходом другой Бенджамен заключил другую Энн в объятия и, перегнув через руку, застыл в театральном поцелуе. Их очки столкнулись с глухим стуком.