— Не могу тебе сказать. Думай сама.
— Я понимаю. Сейчас ты огорчен гибелью своего товарища и не хочешь говорить. Можешь оплакать его.
Я не возражал.
Он все-таки был моим солдатом. Проклятая война.
В этой истории с Байонсом было много странного. Можно сказать: сплошные странности. Но, поразмыслив, я пришел к выводу, что полковник разведки в моем лице может все. Даже объяснить необъяснимое.
Первая причина, по которой Байонс-активант мог превратиться в Байонса-человека, была тривиальной: окончание отпущенного времени стабилизации Кванта Аль-Фараби. Величина это произвольная, регулировать ее наши биотехнологи так толком и не научились. То есть можно было предположить, что охлаждение Байонса случайным образом пришлось на те самые секунды, когда Ресту-Влайя размахивала топором. И никакой причинной связи между этими событиями нет.
Вторая гипотеза основывалась на том, что причинная связь есть. Выстрел из лучемета на максимальной мощности, удар топора и (вот что важно) контакт Байонса-активанта с моим кольцом-катализатором на железке топора — роковыми стали именно эти события все вместе или какое-то одно из них.
Пока я размышлял и копал могилу, Ресту-Влайя занималась вот чем. Она с видом следователя из военной прокуратуры разгуливала по, так сказать, месту происшествия и что-то вымеряла. И шагами, и лазерным дальномером. Еще она внимательно рассматривала глубокие звездообразные ожоги, оставленные на стволах деревьев шаровыми молниями.
Наконец она остановилась прямо надо мной и осведомилась:
— Это что за ямка?
— Могила.
— Вспомнила. Вы хороните своих в земле. Руками ты будешь копать до зимы.
— У высокородной есть другие предложения?
— Если бы работал лучемет, были бы. Но я тебе и без лучемета помогу.
Она вытащила из своего костюма приборную панель, при помощи которой собиралась управлять шаровыми молниями.
— Не жалко?
— Игрушка. Дома таких много.
Ее импровизированная лопатка оказалась на удивление производительной. Мы управились довольно быстро. Правда, могила получилась неглубокой, и ее сразу залило водой.
— Мой синтезатор тоже можно похоронить, — некстати брякнула она.
— У меня нет настроения для шуток.
— Ты не понял. Нам теперь нечего есть. А тебе скоро станет нечем дышать.
— Боже мой…
Мне на мгновение показалось, что вот она, ирония судьбы! Байонс все-таки убил меня, полковника-предателя, хотя вовсе и не так, как рассчитывал. Что ж, то-то его душа посмеется.
И тут же, подумав о Байонсе, я осознал, что его останки — это не только тело, но еще и скафандр!
А в скафандр встроен фильтр, который способен жрать местную углекислоту хоть целую неделю, выдавая вполне сносный воздух — правда, почти без азота, но кому он нужен?
При первом поверхностном осмотре я обратил внимание только на то, что скафандр Байонса располосован осколками. Мой сержант, судя по всему, успел надеть кольцо-катализатор, будучи тяжело раненым. (Применительно к активанту корректнее сказать — поврежденным.)
К счастью, его фильтр, в отличие от моего, оказался целым и невредимым.
— Вот эта штука поможет мне дышать, — сказал я Ресту-Влайе.
— Судьба тебя любит.
— Тебя тоже.
Я имел в виду, что выстоять против активанта — это нечто большее, чем везение.
Поняла она меня или нет — не знаю.
Когда мы похоронили Байонса, Ресту-Влайя прикоснулась к моему локтю и сказала:
— Я все проверила. Ты был прав. Твой солдат действительно имел возможность убить меня.
— Стал бы я врать.
— Выходит, ты спас мне жизнь. Зачем?
— Это невозможно объяснить. Единственное, что могу тебе сказать — не от большой любви к тойлангам.
— Хорошо. Давай отдохнем четырнадцать тиков и пойдем дальше.
— Годится.
Не глядя под ноги (везде были лужи, выбирать не приходилось), я лег на спину и сладко потянулся. Ресту-Влайя последовала моему примеру.
Я лежал сперва с открытыми глазами, потом прикрыл их, потом начал впадать в блаженную дремоту. Но полноценно отдохнуть Ресту-Влайя мне не дала.
— Хочу спросить, — сказала она.
— Изволь.
Я приподнялся на локте.
— Что это такое?
Она похлопала себя по поясу. Там в числе прочих трофеев висел мой инъектор.
Все военные знают наизусть правила поведения в плену у инопланетян. Разрешается назвать свое имя, пол, биографические и биологические данные (например: дышу кислородом, питаюсь молоком). Разрешается говорить на общие темы, выставляющие Сверхчеловечество миролюбивой и толерантной расой. Все, что касается вооруженных сил, — секретно. Технология — секретна. И еще: история человечества до двадцать второго века — секретна.
Вопрос Ресту-Влайи насчет инъектора был явно технологическим. Отвечать на него я не имел права.
Ну а с другой стороны — неучтиво отказываться от беседы. Могут и пристрелить.
— Это устройство предназначено для того, чтобы вводить в кровь различные химические препараты, — ответил я.
— Целебные?
— Да… Целебные.
— Чувствую, ты говоришь неправду, — с этими словами Ресту-Влайя сняла инъектор с пояса и взвесила его на своей шестипалой руке.
— Ты проницательна. Я сказал неправду.
В разговоре с тойлангами главное — всегда признавать свои ошибки. И побольше лести!
— Скажи правду.
«Подумаешь, инъектор! Да это любому тойлангскому эксперту по землянам известно! Никакой тайны не выдам, если объясню», — решил я.
— При помощи этого устройства я потребляю новостные пилюли. Новостные пилюли — это…
Я объяснил.
Ресту-Влайя задумчиво хрюкнула. У тойлангов две обонятельные ноздри расположены там же, где у человека, а еще две ноздри — атавистические — на затылке. Они служат для охлаждения мозга. Ими-то задумавшийся тойланг и похрюкивает.
— Неясно. По-моему, снова уклоняешься от правды. Как молекулы могут превращаться в мысли?
— Не в мысли, а в образы! Точнее даже так: импульсы, которые идут по нервам от органов чувств…
Я говорил довольно долго — насколько мне хватило познаний в биохимии и тойлангском языке.
— Теперь ты говоришь правду, — признала Ресту-Влайя и, подумав еще немного, добавила: — А не лучше было бы прочесть книгу, вместо того чтобы вводить себе в кровь такой опасный препарат?
— Книгу надо еще написать, а пилюли наша техника синтезирует автоматически. В книге не будет ничего, кроме текста, а в пилюлях есть звук, зрительные образы, осязание, обоняние…
— Это все не к добру.
— Почему?
— Вредно подменять естественную правду, поступающую от органов чувств, искусственной ложью.
«Ну разве что с философской точки зрения», — подумал я, начиная скучать. Но, изображая заинтересованность, ответил:
— Пойми, это всего лишь способ быстрого получения информации, которую другими путями пришлось бы воспринимать в сорок, а иногда и в сто раз дольше. Я уже сказал, что информационные гипервирусы сохраняются в крови совсем недолго, В ваших временных единицах — пять — восемь тиков.
— А если бы гипервирусы в вашей крови сохранялись долго?
— Это невозможно. Насколько я знаю биохимию…
— И все-таки ответь: если бы сохранялись долго? Четыреста сорок тиков? Или сорок тысяч четыреста тиков?
— Тогда… тогда, в зависимости от конкретной информационной программы, вписанной в гипервирусы…
Я попытался представить себе — каково это: пробыть сутки, а то и неделю в психопространстве новостной пилюли. Картинки получались жутковатые.
— Что? Что произойдет тогда? — не унималась Ресту-Влайя.
— Не знаю, — сдался я. — Человек станет жить в иллюзорном мире. В то время как его тело будет покоиться без движения. Когда начнется истощение организма, возможно, сработают какие-то экстренные аварийные механизмы. Допускаю, что базовые инстинкты победят, и тело человека вслепую, на ощупь, отправится попить водички, чтобы не умереть от обезвоживания. А его сознание будет по-прежнему переживать синтезированную программу. Возможно еще много разных вариантов. Я не специалист, ответить тебе исчерпывающим образом не могу.