В произведениях Кира Булычёва реализованы сразу обе схемы. Во-первых, инопланетяне появляются в откровенно юмористических или сатирических историях (в первую очередь, речь идет о рассказах из цикла о Великом Гусляре). Иногда явление пришельца из иного мира необходимо для обличения дикости наших сограждан, иногда же рассказ с точки зрения пришельца предстает просто невинной шуткой (вспомним историю появления в Великом Гусляре инопланетянина-осьминожки из рассказа «Разум в плену»).
Во-вторых, под именем инопланетян у Булычёва выступают все те же земляне. Чаще всего эта подмена происходила по вполне понятным цензурным причинам — например, в повести «Последняя война» или романе «Город наверху». Советский фантаст не имел возможности описать атомную войну на Земле, поскольку «коммунистическая партия и все прогрессивные силы мира войны не допустят». Вот и пришлось переносить картину общества, едва уцелевшего после обмена ядерными ударами, в другую солнечную систему.
Итак, промежуточный вывод уже ясен: когда фантаст ведет повествование от имени инопланетянина, то в девяти случаях из десяти он делает это не для того, чтобы смоделировать «реальную» психологию чужака. Нет, он хочет еще раз свежим взглядом посмотреть на человека и земное общество. И только в крайне редких, почти исключительных случаях, писатель-фантаст ставит перед собой сложный и практически неразрешимый эксперимент — пытается вообразить, как реально мог бы мыслить инопланетянин.
Характерно, что самый «научный» из всех научных фантастов С.Лем прибегал к рассказу от лица инопланетян только в юмористических произведениях. Например, в «Двадцать пятом путешествии Йона Тихого» профессор Тарантога получает запись о жизни невероятных существ, обитающих среди расплавленной лавы. Однако приводимый дальше автором текст предназначен не для серьезных размышлений о возможности развития разума во Вселенной, а исключительно для того, чтобы высмеять популярную антропоцентрическую теорию эволюции разумных существ, ярым приверженцем которой был И.А.Ефремов. Лем сардонически пишет от лица ученого-инопланетянина: «Как будто еще двадцать пять пламеней тому назад я не доказал математически, что любое двуногое существо, стоит его поставить, немедленно опрокинется!.. Как выглядят разумные существа иных миров? Прямо не скажу, подумай сам, научись мыслить. Прежде всего, они должны иметь органы для усвоения аммиака, не правда ли? Какое устройство сделает это лучше, чем скрипла? Разве они не должны перемещаться в среде в меру упругой, в меру теплой, как наша? Должны, а? Вот видишь! А как это делать, если не хожнями?»
В серьезных же книгах польского фантаста речь постоянно идет о непонимании, характерном для отношений между носителями разума. Как в 1958-м году герои не могли разобраться с проблемами жизни двутелых обитателей планеты Эдем (роман «Эдем»), так и в 1987-м главные персонажи не сумели ни понять способ мышления, ни вступить в контакт с жителями Квинты, потерпев сокрушительное поражение (роман «Фиаско») [4].
Настоящим мастером рассказов «от имени инопланетян» является Хол Клемент. В его книгах даже Земля может внезапно предстать страшным и негостеприимным местом: «От одного только вида этого мира Кена пробирал озноб, и он поспешно отвернулся… Кен был полон предубеждений, что неудивительно для всякого, увидевшего мир, где вода — жидкость. Особенно если всю жизнь дышал газообразной серой и время от времени пил расплавленный хлорид меди» (повесть «Ледяной ад»).
Однако инопланетные герои Клемента, даже самой экстравагантной внешности, в итоге тоже оказываются лишь «замаскированными» людьми. Особенно хорошо это видно в цикле, посвященном планете Месклин. Месклиниты, плоские существа, похожие на земных гусениц, вроде бы должны быть очень далеки от землян. Однако земной астронавт Лэкленд, прозванный месклинитами Летчиком, легко находит общий язык с аборигенами. Да и сами жители Месклина, выведенные в романе Клемента, больше всего напоминают земных путешественников и первопроходцев. Похоже, что капитану месклинитского корабля «Барленнан» было бы о чем поговорить с Хабаровым или Васко да Гамой.
Наиболее правдоподобной (и, следовательно, наиболее «инаковой») психология инопланетянина выглядит в романе X.Клемента «Огненный цикл». Дар Лан Ан, обитатель планеты Абьюрмен, прежде всего чужд землянам потому, что в его мире все живые существа проходят два разных этапа в своем развитии — сначала во время холодной фазы существования планеты, затем в «горячий период». И все же главное отличие в том, что Дар Лан Ан заранее знает время своей смерти… Вспомним, как в повести «Горы судьбы» Ф.Карсака одна лишь угроза такого предсказания деморализовала и чуть не погубила главного героя. А пришелец, произносивший подобные пророчества, сумел уничтожить целую цивилизацию разумных существ на планете Офир II.
Однако в книге X.Клемента действуют два главных героя. Второй — земной космонавт Нильс Крюгер. И самые чуждые черты в жизни цивилизации Абьюрмена даются не с точки зрения Дар Лан Ана, а с точки зрения землянина. Наиболее странное, шокирующее и непонятное в жизни инопланетян автор старается преподносить через призму земного зрения. И это не только понятно, но и правильно — в противном случае получалась бы сюжетная и психологическая натяжка. Ведь для Дар Лан Ана нет ничего странного в том, что его жизнь рассчитана до самой последней минуты.
В романе «Сами боги» Айзек Азимов всю вторую часть посвятил описанию жизни существ из параллельного мира. И рассказ здесь ведется тоже от имени внеземлянина. Более того — представителя разумной расы, проходящей два этапа в своем развитии — сначала существование в виде разделенных на три пола Мягких, а затем объединение и превращение в триединого Жесткого. Однако даже гениальный американский фантаст изобразил это, казалось бы, полностью отличное от человеческого общество во многом похожим на наше. Во всяком случае, там есть и корыстные бюрократы, и ученые-догматики.
Картину одного из самых сложных инопланетных миров создали Л.Нивен и Д.Пурнелль в знаменитом романе «Мошка в зенице Господней». Население планеты Мошка жестко разделено на биологические подвиды-касты, со своими особыми языками и обычаями. И обитают туземцы-моти в мире, миллионы лет переживающем периодические циклы полного уничтожения цивилизации. Однако и с этой расой земляне быстро находят общий язык. Когда же авторы дают картину человеческого общества глазами моти, читатель выясняет: она мало отличается от того, что увидел бы в той же ситуации человек. В некоторых случаях моти выглядят даже более проницательными — особенно когда сталкиваются с бюрократическими «ритуалами».
Но в целом их побуждения мало чем отличаются от человеческих устремлений. И сказанные в отчаянной ситуации слова посла моти на планете Новая Шотландия с тем же успехом могли быть адресованы земным послом своим помощникам: «Думать! Думать или раса обречена!»
В романе «Геноцид» Орсон Скотт Кард попытался поставить эксперимент, иллюстрирующий специфику инопланетного мышления, принципиально отличного от человеческого. Он вводит в текст диалоги Королевы улья насекомоподобных жукеров и Главного разумного Дерева с планеты свинксов. Они обсуждают непонятное человечество, но постепенно их беседы — может быть, помимо воли автора — становятся все более человекоподобными. Вновь и вновь та же самая ловушка — невозможность изобразить нечеловеческое мышление, не антропоморфизируя его.
Антропоцентризм торжествует и на страницах книг Д.Уайта о Космическом Госпитале. По крайней мере, в двух из них («Межзвездная неотложка» и «Галактический шеф-повар») повествование ведется от лица инопланетян. И что же? Фантаст проявляет неподражаемую виртуозность, когда изобретает внешний облик для очередной разновидности инопланетянина, но вот их психология… В книгах Уайта под бронированной шкурой шестиногого монстра или хитином насекомого почти всегда скрывается обычный американец.
4
Также на серьезном уровне решает С.Лем и проблему взаимопонимания между людьми и разумными машинами. В его «Големе XIV» подчеркивается, что с определенного момента теряется даже сама возможность коммуникации между разумом человеческим и нечеловеческим. Автор, говоря от лица суперкомпьютера, спокойно отмечает, что, возможно, читатели, поглощая этот текст, воспринимают совсем не то, что сверхразумная машина хотела бы им сообщить. В данном случае Лем далеко ушел от наивного антропоцентризма ранних фантастических рассказов о роботах, в целом воспроизводивших психологическую ситуацию романа М. Шелли о Франкенштейне и его Чудовище. (Прим. авт.)