Проза
Далия Трускиновская
Аутсайдеры
Это будет стройка века, — пробурчал бухгалтер Миша. — Возвести Эмпайр Стейт Билдинг — и то дешевле.
— А на хрена мне этот билдинг? — спросил Вишняков. — Мне нужно, где жить. И жить так, как я хочу. Запиши, Миша, — художнице этой за эскизы двести баксов.
— Так много? — со всей возможной иронией спросил Миша.
— Пока. Я вот пересплю с ее бумажками… Если пойму, что мне хочется именно это, тогда и буду платить.
— Конечно, коли на потолке не будет росписи, то дом — не дом, а так, берлога, — заметил Миша. — Ладно, если это все, то я пошел.
Миша потому и был у Вишнякова главным бухгалтером, что мог спрятать во всевозможных проводках любую сумму и мастерски манипулировал налоговыми льготами. Но и оплачивался этот труд по-царски. Вишняков гордился тем, что знает цену интеллекта, и все понимали, что с командой вдвое меньше, чем у конкурента, он получит прибыль вдвое больше да еще вырвется вперед по многим направлениям.
Рабочий день заканчивался.
Вишняков прошелся по кабинету. Хороший кабинет, хоть папу римского принимай. И супруга уехала на неделю к родственникам в Берлин. И дочка прислала сегодня из Калифорнии мейл — дом купили, няню для внука нашли. И художница Марина согласилась поужинать в японском ресторане. Художница не дура — понимает, откуда растут ноги у выгодных заказов. А расписать стенки с потолками в трехэтажном особняке — это ей занятие на три месяца, после чего спокойно можно еще столько же отдыхать.
Но как раз в японском ресторане его ждал облом.
Марина, которая выпала из поля зрения дня на три, не больше, взяла доллары, сунула в сумочку и, сделав большие серые глаза очень строгими, сказала, что торопится. Полчаса посидеть и поговорить об искусстве может, а более — никак.
Вишнякову всегда нравилось это сочетание — темные волосы и серые глаза. Он говорил, что тут чувствуется порода. Сам он породой не блистал: обычный рыхловатый мужик, нос картошкой, тусклая рыжинка когда-то густых волос, начинающие обвисать щеки. Но в женщинах породу уважал едва ли не больше, чем стройную фигурку. Марина полностью соответствовала его понятиям об этом предмете.
Вишняков взял то, что подавали сразу, — суши пяти видов; полчаса развлекал даму беседой, а сам строил ловушки и засады: к кому же торопится вечером на свидание эта красавица?
Пискнул ее сотовый, и она дала адрес японского ресторана. К человеку, которого ждала, обращалась на «ты».
Они вдвоем вышли на деревянную террасу, пристроенную к старому каменному дому, где весь первый этаж занимал ресторан. Терраса была пуста: наступила осень, и никто не хотел есть сырую японскую рыбу под тентом.
— А, это за мной, — Марина показала на серебристый джип «чероки».
— На таких бандюганы катаются, — заметил Вишняков.
— Или просто умные люди, — несколько обиженно возразила Марина.
Вишнякову стало интересно: и какой же там, внутри, умный человек?
Он откланялся, сделал вид, что возвращается в ресторан, но сам остался стоять в дверях и на всякий случай надел очки. От возни с компьютером близорукость, зараза, прогрессировала.
Бандюган вышел из своего джипа и оказался высоким темноволосым молодым человеком. Даже слишком молодым — лет восемнадцати. Вишняков сквозь очки прищурился — не может быть! Нежный румянец, огромные глаза с поволокой… Но как держится! Как плечи развернуты!
Не может быть!..
Тут солидный человек Вишняков унизился беспредельно. Любопытство оказалось сильнее благоразумия — он быстрым шагом пересек террасу и оказался у джипа аккурат в минуту, когда молодой человек подсаживал Марину.
— Господин Адлер?
— Да, я, — молодой человек сказал это, повернувшись и подставив взгляду тонкое, воистину породистое лицо.
Но даже если бы не сказал, Вишняков ни секунды бы не усомнился. Вылитый Немка Адлер, но только прямой, как натянутая струнка, спокойный, как ледяная глыба, и в костюме дороже, чем у самого Вишнякова.
В глазах красавчика был вопрос: а ты, дядя, кто такой?
— Надо же, как быстро время бежит, — произнес Вишняков. — Кто бы подумал, что у Адлера такой взрослый сын? Привет папе передавайте.
— От кого, если не секрет? — осведомился юноша.
— От одноклассника. Бори Вишнякова.
— Боря Вишняков? Хорошо, увижу — передам.
Когда юный джентльмен закрывал за дамой дверцу, Вишняков увидел платиновый перстень. По черной эмали — россыпь бриллиантов…
— Удивительное сходство! — добавил он.
— Да, я знаю. Извините.
Адлер коротко поклонился и, обойдя машину, сел на водительское место. Джип отбыл. А вот Вишняков остался, почесывая в затылке и тихо чертыхаясь.
Кем же стал малахольный Немка, если его сынок разъезжает на таком транспорте и носит такие костюмы? Всех городских миллионеров Вишняков знал наперечет, про миллионера Адлера слышал впервые.
Дурак Немка мог получить деньги только одним способом — по завещанию. Он жил не в том времени и пространстве, где существуют дензнаки. Даже если Немка правильно женился, вряд ли он стал практичнее. Значит, жена с приданым и наследство с шестью нулями?
Кому — Немке?
Все это не лезло ни в какие ворота.
Вишняков вернулся домой и уже оттуда позвонил Володьке Решетникову. Этот одноклассник был весь на виду. Имел свой маленький туристический бизнес, но пренебрегал делами ради личной жизни. Поэтому Вишняков общался с ним только тогда, когда не находил другого собеседника для расслабухи.
— Че надо? — спросил Володька. Грубоватость была игрой. Всерьез грубить Вишнякову никто бы в этом городе не осмелился.
— Ты Немку Адлера помнишь?
— Что — умер?
— Да ну тебя! — Вишняков даже испугался. — Ты когда его последний раз видел?
— Когда? — Решетников надолго задумался. — А на кой тебе?
— Хочу понять: он что, наследство получил?
— От дохлого осла уши! — развеселился Решетников. — Он так же похож на богатого наследника, как я на Лучано Паваротти! Вспомнил: год назад я его видел. Не повелишь — на фотовыставке!
— Тебя-то туда за каким бесом понесло?
— Так это Женьки Прохорова выставка была. Он же всюду снимает — на сафари, в Кордильерах, в Мексике, на Джомолунгме этой. Народ собрал, текилы выставил, презентация, тусовка!
— Ты хочешь сказать, что Немка — в тусовке Прохорова? — тут уж Вишняков точно ушам не поверил.
— Нет, но потом быдло пустили, прессу там, детишек каких-то детдомовских. Вот на детдомовца он точно был похож. Брючата какие-то жеваные, на десять сантиметров короче нормы, пиджак из сэконда, бомж бомжом.
— Может, он ваньку валял?
— Когда богатый дядя ваньку валяет и в таком прикиде заваливается, он все-таки перед этим моется. А от Немки несло, как из скотомогильника. Бомж, который забрел на халяву погреться, и ничего больше!
— Ни хрена себе… — пробормотал Вишняков.
В классе, как положено, были свои лидеры и «робинзоны». Лидеры, три мальчика и три девочки, объединились в компанию. Тут же нашлись охотники примкнуть. Пошли козни и интриги, расколовшие класс.
Немка из всех отщепенцев был самый невменяемый. Его не выперли из школы лишь потому, что сидел он очень-очень тихо, придраться было не к чему.
Вторым убогим был Алик Колопенко. С первого класса человека прозвали «Клоп», и кличка приросла. Он был маленький, черненький, плотненький и очень шустрый. Алька был немного не в своем уме — он собирал фигурки, что-то вроде оловянных солдатиков, и всюду таскал их с собой.
Третьей была девчонка, вспомнил Вишняков, Алка, рыжая, в очках, тихоня, вроде Немки. Тощенькая, маленькая и, невзирая на цвет волос, какая-то блеклая. Ей полагалось так вылинять годкам к сорока, не раньше.
Воспоминания были сумбурны и совершенно не объясняли, откуда у нищего Немки взялись деньги, чтобы купить сыну джип.
«А откуда вообще могут быть деньги у человека, которого идиоты родители назвали Наум?» — спросил себя Вишняков. Не то чтобы он увлекался мистикой — нет, до вражды с черными кошками было далеко. Просто он откуда-то знал, что лучше всего жить с именем и фамилией, которые никого не раздражают. Вот, скажем, неплохо живется Александрам, Николаям, Андреям, Анатолиям, звуки их имен для всех нейтральны. А Наум Адлер — в этом есть что-то несуразно-вызывающее. Адлер, кажется, по-немецки орел. Орел Немка! Еще хорошо, что Вишняков совершил это лингвистическое открытие в зрелые годы, читая мемуары о войне, а не в школьные. Орла Немку заклевали бы окончательно.