Измышляя новые формы, фантасты сплошь и рядом обращаются к сугубо земной биологии. На Земле наблюдается поразительное разнообразие живых существ, и фантасту просто нужно взять какую-либо особенность их биологии и украсить ею сюжет. Чаще обращаются к тем же насекомым, что не удивительно: насекомые, пауки и змеи с доисторических времен кажутся человеку наиболее чуждыми и пугающими. Более всего эксплуатируется способность насекомых к метаморфозу. В рассказе Юрия Тупицына «Шутники» с виду антропоморфная цивилизация оказывается на деле насекомоподобной — трудоспособные личинки в глубинах океана создают материальную базу, тогда как на долю сухопутных имаго остается лишь продолжение рода, после которого родительские особи гибнут. Не удивительно, что все отпущенное им короткое время «зрелые особи» проводят в увеселениях — точь-в-точь бабочки-поденки. Сходный казус встречаем мы и у западных писателей, например, в «Космическом госпитале» (1962) Джеймса Уайта, когда загадочная болезнь инопланетного существа оказывается всего-навсего окукливанием с последующим вылетом имаго; точно той же «болезнью» страдает и самый обычный человек — чтобы потом превратиться в сверхчеловека (Рэй Брэдбери, «Куколка»).
А если учесть, что бабочка для многих культур была мистическим символом освобожденной от смертного тела бессмертной души, то неудивительно, что эта тема остается привлекательной для фантастов и по сей день. Вспомним хотя бы разумных бабочек Юлия Буркина из его романа «Цветы на нашем пепле».
Нередко моделью для фантастов выступают общественные насекомые — пчелы и муравьи. Надо сказать, что общественное устройство и биология этих существ сами по себе достаточно фантастичны и поражают своей удивительной сложностью: муравьи разводят «скот» (медоносных тлей), содержат теплицы, используют рабов и выставляют охрану на куполе муравейника… Некоторые крупные специалисты по поведению (например, Б. П. Мантейфель) даже утверждают, что муравьям свойственна рассудочная деятельность — во всяком случае способность передавать абстрактные понятия за «языком» муравьев и пчел уже признана.
Тем не менее принцип улья и муравейника фантасты предпочитают использовать в основном в антиутопиях, причем применительно к человеческому обществу — например, к генетически модифицированной расе людей будущего в «Бесконечном моменте» Джона Уиндема и «Погоне за хвостом» Александра Громова. Результат во всех случаях получается малоутешительным: индивидуальность и «закон улья» несовместимы.
Есть, впрочем, большие сомнения в том, насколько наши представления о жизни тех же муравьев адекватны их, муравьиной, действительности. Вероятно, жизнедеятельность насекомых не только гораздо сложнее, чем мы полагаем, но и обладает большими, по сравнению с нашим представлением о них, степенями свободы. Скорее, мы склонны приписывать общественным насекомым свои собственные социальные недуги. Ведь, если вообразить себе стороннего наблюдателя тысячекратно крупнее человека, с тысячекратно замедленным метаболизмом, то люди будут казаться такому существу именно обитателями муравейника: привязаны к определенным норкам-квартирам, которые меняют крайне редко; зачем-то ныряют под землю, а потом выныривают, причем по очень сложным маршрутам, которые распознают не иначе как по запаху — недаром метят себя специальными пахучими веществами; содержат детей в обособленных группах, за которыми присматривают специальные особи, и тому подобное.
Общественные насекомые частично стали моделью для знаменитых алиенов в фильме «Чужие», однако способ их размножения скопирован с другой группы животных. Зрители помнят, что гигантская матка откладывает яйца, из которых вылупляются агрессивные спрутоподобные создания, чье назначение — внедриться в тело человека и отложить там яйцо уже другого типа. Из него и развивается взрослая особь — ценой жизни хозяина. Цикл размножения достаточно сложный, но вполне типичный для многих глистов, меняющих в процессе развития даже не одну, а несколько промежуточных форм и промежуточных хозяев. А если вспомнить хищных ос, парализующих жертву, утаскивающих ее в норку и откладывающих личинки в живые консервы, то будет понятно, откуда взялась эта грамотно выстроенная и убедительная в своей пугающей эффективности биологическая модель.
Паразиты — существа малопривлекательные, но для фантастов — самая настоящая золотая жила. Чаще всего изображают коварных существ, которые исподтишка внедряются в человека и заставляют его действовать вопреки интересам собственного биологического вида, как, например, в «Кукловодах» Роберта Хайнлайна. Иногда паразит, подселенный к человеческому организму, приносит видимость блага и даже бессмертие, но на деле оказывается глубоко вредным существом — вспомним «крестоморфов» из «Гипериона» Дэна Симмонса. Но порою он действительно наделяет «носителя» сверхчеловеческими качествами, как в рассказе Уильяма Тенна «Недуг», где заражение космонавтов разумным марсианским вирусом продвигает человека на новую ступень развития, тем самым избавляя Землю от грядущей ядерной войны.
Вообще тема инопланетян-паразитов (или симбионтов) чрезвычайно распространена в американской фантастике. В классическом рассказе «Ярость» Генри Каттнера и Кэтрин Мур фигурирует венерианский «плащ», медленно убивающий жертву, но одновременно доставляющий ей неземное удовольствие. В их же рассказе «Шамбло» то же самое делает «энерговампир» в гуманоидном обличье. Относительно безвредны «воспителлы» Клиффорда Саймака, питающиеся детским смехом, но взамен помогающие молодым людям преодолевать возрастной порог без присущего этому периоду трагизма… Наиболее знаменитый паразит (омерзительное существо, являющееся предметом религиозного культа, высасывает все соки из «хозяина», прилепляясь к черепу новообращенного) описан в «Песне для Лья» Джорджа Мартина. Однако этот паразит священен для аборигенов-инопланетян, ведь в ответ он питает их любовью ко всему сущему, вносит в душу мир и покой…
Кстати, тема паразитизма недавно возникла и у нас — в опубликованной в журнале «Если» повести Андрея Плеханова «Адекватно униженная особь» разумный телепатический глист мучает исключительно тиранов и унижает тех, кто третировал других.
Остальные негуманоидные формы (негуманоиды — это всего-навсего те, кто не произошел от обезьяны) — спруты, слизни, гигантские жуки и разумные млекопитающие (чаще всего аналоги наших собак и кошек) выступают в качестве фоновых героев космических опер настолько часто, что успели надоесть. Не менее часто фигурируют и рептилии. Как правило, ничего хорошего от них ждать не приходится, но вот Барри Лонгиер в повести «Враг мой» показал весьма симпатичную цивилизацию дракков-рептилий (невзирая на то, что земляне находятся с ними в состоянии войны). Еще более привлекательны и достойны сострадания разумные пресмыкающиеся Джеймса Блиша («Дело совести») — мирная раса, в глазах пришлого свя-щенника-иезуита выступающая в качестве великого соблазна, исчадия дьявола…
Всевозможная флора в роли персонажа фантастических произведений обычно оказывается представителем некоего совокупного чуждого разума — что разумные цветы в романе Клиффорда Саймака «Все живое» («Вся плоть — трава»), что покрывающий планету лес в повести Урсулы Ле Гуин «Безграничней и медлительней империй». Как правило, разумным растениям требуется для контакта некий посредник, медиум. Показательно, что и у Саймака, и у Ле Гуин в качестве такого посредника выступает сумасшедший, отвергнутый человеческим сообществом.
Иногда растениям в фантастических романах приписывается неожиданная кровожадность. Понятно, что авторы играют на контрасте между нашим обиходным представлением о безобидных цветочках на клумбе и злобным зеленым чудовищем, пожирающим людей на страницах книг. Но полуразумные триффиды Джона Уиндема — хищные, плюющиеся ядом растения-мутанты, завоевавшие Землю — казались бы новшеством, если бы им не предшествовал рассказ Герберта Уэллса «Необычная орхидея». В нем новая экзотическая орхидея оказывается плотоядным существом, приманивающим жертву своим сладким запахом и прекрасным цветком.