Но Лаки знал, что отношения Люка с Элуин были глубже и значительнее, чем с кем бы то ни было. Куда глубже, чем с Керив, с которой Люк был почти помолвлен. Во всяком случае, так считали все в деревне.
Возможно, даже к лучшему, что эти двое разлучились, прежде чем успели ранить друг друга романтическими бреднями юности. Элуин была уверенной в себе молодой женщиной с постепенно растущей и укреплявшейся репутацией Целителя. Достойная спутница. Именно в такой нуждался Люк.
Может, она была тем самым недостающим звеном, которое подарит Люку душевный покой.
Лаки пытался не концентрироваться на своей давней влюбленности в вышеупомянутую особу. К чему? Она всего лишь девушка его мечты. Фигурально выражаясь.
Не думай об этом.
Он снова взглянул на радиочасы. Шесть пятьдесят пять. Принять душ, позавтракать, двадцать минут на выполнение математического задания высшей категории сложности. В восемь — обязательное посещение церковной службы.
Лаки вздохнул. Времени ни на что не хватает!
Он откинул одеяла — и тут приветливый шум в отопительных батареях ознаменовал приближение тепла. Лаки продолжал лежать неподвижно, разрываясь между долгом и желанием.
Черт!
Ладно, обойдется без душа и завтрака. Математика только в одиннадцать. Он может закончить домашнее задание после девяти. Но в часовню хочешь не хочешь успеть нужно. Если он опоздает, будет ему выволочка от Гривза, и притом не впервые. А в этом семестре ректор, похоже, взялся за него всерьез.
Он поставил будильник на семь пятьдесят пять и включил радио на полную громкость. Кто знает, может, он и проснется вовремя.
Потом Лаки отправился в Сплетение. Сплетение оказалось легким, одним из самых легких, какие только можно представить. Все же восстановление будет стоить ему около часа бессознательного состояния — божеская цена за привилегию валять дурака с теорией вероятности, пусть даже в соседней вселенной, пусть даже в самых ничтожных мелочах. По сути, нельзя говорить всерьез о реальном расходе энергии. Стежок тут, складочка там, и дело сделано. Достаточно простора, чтобы без помех добиться желаемого, не насилуя при этом принцип неопределенности Гейзенберга.
Если вы все же осуждаете или придираетесь к Сплетению вообще и в целом, то, скорее всего, с точки зрения эстетики. Там все построено на банальных замыслах, дурных сюжетах, deux ex machina, пусть и самом крошечном. Словом, тех приемчиках, к которым прибегает писатель, когда впереди маячит тупик. Почему вдруг именно эта девушка просыпается утром с мыслями именно об этом парне? Случайный взгляд на расческу с поломанными зубьями. Пора покупать новую. Все равно последующие несколько дней в доме делать нечего. Родители будут счастливы дать ей отдых от домашних дел. Ни больных, ни умирающих, так что навещать некого. Достаточно веская причина, чтобы совершить незапланированную поездку и заглянуть к другу детства.
Довольно неуклюжий предлог для того, чтобы свести молодых людей и подтолкнуть к действию.
Но Лаки вошел в Сплетение. Плевать на эстетику его вмешательства, особенно если учесть, что сюжет собственной жизни был до невозможности безотрадным. Поэтому Лаки вошел в Сплетение, Сплетение совпадений.
Люк не хотел просыпаться. Но все же проснулся. Как часто случалось, Сон прошлой ночи оставил тревогу на душе и все же безотчетно заинтриговал. Рядом лежала Мирв, наконец-то насытившаяся своим первым вхождением в женскую зрелость и теперь наслаждавшаяся несказанной роскошью — возможностью спать, сколько захочется. Люк, свернувшись калачиком, прижимался всем телом к ее спине. Он хмелел от аромата ее белых волос.
Милая девчушка, но резковата. Ей пальца в рот не клади, и именно это впечатление Люк находил весьма освежающим, сравнивая новую подругу с местными девицами. Он старательно избегал подсчета или классификации своих побед, хотя Лаки без всяких просьб часто выполнял за него и то, и другое. И все же в Мирв было нечто особенное, успокаивающее и манящее одновременно. Может, именно ее следует рассматривать (и одновременно воспитывать) как будущую жену.
Он нахмурился. Лаки прав. Люк и сам чувствовал собственную отрешенность. Вряд ли он окажет женщине добрую услугу, привнеся в брак всего лишь часть самого себя. Чего-то не хватает. И возможно, не хватало всегда, просто до последнего времени это не играло роли.
Мирв пошевелилась и улыбнулась в его объятиях. Он прикусил ей ушко. Она, извиваясь змейкой, ловко высвободилась и с гортанным смехом повернулась к нему лицом. Их взгляды встретились, но она тут же опустила глаза. Теперь наступил самый деликатный момент. Однако Люк знал, что делать.
Он приподнялся, стараясь не сорвать одеяло, которое Мирв натянула до подбородка, снял цветной халат с намеренно низко вколоченного колышка, вручил ей и с улыбкой отвернулся к стене.
Его неизменно изумлял резкий переход от ночной полной раскованности к дневной девической скромности, но он научился смиряться с этим. И сейчас едва расслышал произнесенные шепотом слова благодарности за длинное и теплое одеяние.
Что же, комната действительно выстыла за ночь. Пора топить печку.
Он натянул другой, куда менее нарядный халат и принялся за работу. Мирв уже исчезла в соседней комнате.
Жилище Люка славилось среди деревенских девушек многими примечательными особенностями, если не считать главной ценностью самого Люка. Одной из этих особенностей были удобства, для пользования которыми не было нужды мчаться на улицу. Другой — душ (с горячей водой!). И хотя в этот час вода наверняка будет едва теплой, все же в стране уличных уборных, ночных горшков и умывальных тазиков подобные вещи считались вершиной роскоши. И Люк в этой самой роскоши жил.
К невероятной гордости своих односельчан, Люк оборудовал подобным образом два номера в ближайшей гостинице, но, как ни странно, только немногие путники соглашались переплачивать за обслуживание по последнему слову комфорта. Большинство считало новшества чересчур разнеживающими и губительно действующими на самодисциплину. Мало того, до сих пор никто из деревни не последовал примеру Люка, что казалось тому уж совершенной дикостью. Все восхищенно ахали и охали, но втайне соглашались с пуритански настроенными путешественниками.
Зато ночные гостьи Люка не отличались аскетизмом, и Мирв не была исключением.
Накрывая на стол, он слышал, как она, напевая, плещется под теплой моросью. И, как всегда, старался не размышлять об относительной привлекательности его постели, с ним самим в этой самой постели, или его ванны.
Молоко, фрукты, хлеб, мед, холодная густая овсянка с комочками изюмин. Никакого низкокалорийного йогурта. Его общество — тяжкий физический труд, где даже дочка преуспевающего кожевника сжигала не менее трех с половиной тысяч калорий. Люк знал, какой именно завтрак требуется для возмещения энергии, потраченной за ночь активных упражнений.
Мирв, похоже, была всем довольна. Она появилась из ванной в облаке влаги, кутаясь в халат и расчесывая волосы. Ее дубовая расческа с длинной тонкой ручкой была одним из его новейших «изобретений», почерпнутых из Сна, вместе со смывным клапаном и отстойниками. И имевшим куда больший успех, судя по неизменному проценту продаж за последние пять лет. Керис был очень доволен.
Мирв поцеловала любовника в щеку, позволив заодно мельком увидеть изгиб голой груди, и тоже уселась за стол.
Пока они мирно ели, он не сводил с нее глаз. Лаки она тоже понравилась. Во всяком случае, это следовало из его предрассветного Сна. Хороший знак. При всей своей застенчивости и неопытности с женщинами Лаки неплохо разбирался в людях.
Люка вовсе не одолевали бесчисленные сомнения и неуверенность в себе, терзавшие Лаки. Он знал, что и Лаки, и его странный альтернативный мир были реальными, точно так же, как знал, что его собственная мать родилась в том мире. Люк был уверен в своих возможностях, но оказался слишком здравомыслящим человеком, чтобы даже подсознательно гордиться перед соседями теми чудесами, о которых узнал от матери или почерпнул из Сна.