Ее слова ранили, но Люк был полон решимости держаться до конца.
— Прости, — осеклась Элуин. — Кажется, меня немного занесло. Уж слишком болезненная тема. Слишком долго мне хотелось высказаться.
— Да ладно! Рано или поздно, все равно пришлось бы это услышать.
Они немного помолчали. Огонь постепенно умирал.
— Следующий пункт. Ты чересчур скрытен. Можно подумать, где-то на стороне ты ведешь совершенно другую жизнь, о которой никому ничего не известно. И так было, сколько я себя помню.
Люк замер, потрясенный. За всю свою жизнь он рассказал о Сне только однажды. Только одному человеку. И это стоило ему матери. Она поверила ему. Как и отец — Лаки. Оба отправились на поиски друг друга через проход, где когда-то разлучились. И больше не вернулись. Лаки и Люк судорожно цеплялись за призрачную надежду, уверяя себя, что родители все-таки соединились в какой-то уютной третьей вселенной, и в один прекрасный день все четверо окажутся вместе. Но, кроме них, ни одна живая душа не была посвящена в тайну. И оба воображали, будто сумели хорошо скрыть Сон от посторонних.
Но не от таких, как Элуин.
— Пожалуйста, пойми, — продолжала она, грустно улыбаясь, — когда ты здесь, ты в самом деле здесь. Ты умеешь заставить девушку почувствовать себя самой неповторимой во всем мире. Хотя бы на минуту. А потом… потом снова ускользаешь куда-то, в какое-то непонятное место.
Длинная пауза.
— Хотя я и не завидую твоей удачливости, все же признаю, что ревную тебя к той, другой жизни. Не хотела бы стать твоей женой и постоянно состязаться с кем-то или чем-то.
Еще одна пауза.
— Честно сказать, не желала бы такой участи ни одной женщине.
Люк коротко кивнул. Ее глаза настойчиво обшаривали его лицо.
Но он еще не был готов поделиться своей тайной. Даже с этой женщиной. Даже сегодня.
Элуин устало вздохнула.
— У меня остался только один пункт из списка, зато самый важный, — начала она, но тут же заколебалась, пристально разглядывая свои руки. — Трудно сказать, сколько раз я влюблялась в тебя. Но ты, похоже, так ни разу и не заметил.
А он еще думал, что на сегодня с него достаточно сюрпризов! И ничто уже не сможет его потрясти!
Теперь Элуин улыбалась, но в глазах стояли слезы.
— Помню, как в десять лет я рыдала по вечерам, пока не усну. Так хотелось быть твоей девушкой! Но тебе был нужен только приятель, так что я стала лучшим приятелем.
Тихий всхлип.
Люк протянул ей салфетку.
— Помнишь, когда нам было двенадцать, — шмыгнула она носом, — мы учились целоваться, как взрослые?
Улыбка и кивок.
— Два дня ушло, чтобы подначить тебя на этот небольшой эксперимент. Я думала, что умерла и попала на небо. А ты посчитал, что меняться слюнями уж очень противно.
Элуин громко высморкалась. Но даже при этом ухитрялась выглядеть очаровательной.
— От дальнейшего перечисления я тебя избавлю. Но все продолжалось, пока мы не переехали на ферму. Думала тогда, что мне не жить. А мать, откровенно говоря, облегченно вздохнула. Для несчастной любви нет лучшего лекарства, чем разлука.
Она поймала его взгляд. Удержала. Серо-зеленые глаза затуманились недоумением и благоговением.
— Иногда, глядя на тебя, Люк, я вижу того, прежнего, чудесного мальчишку. Временами застенчивого, временами любопытного, временами игривого. Он так отчаянно хочет, чтобы его любили, и в ответ готов на любые жертвы. И большую часть своей жизни я была в него влюблена.
Благоговение уступило место печали и боли. Недоумение оставалось.
— Но потом он куда-то ушел. Остался Люк очаровательный, или Люк умный, или просто Люк-счастливчик. С ним по-прежнему весело. По-прежнему легко. Его по-прежнему можно любить. Но больше как брата или приятеля. А может, мимолетного любовника.
Она глубоко вздохнула.
— И именно поэтому я, возможно, не выйду за тебя замуж. В нашем союзе будет больше ссор и слез, чем смеха и страсти. Я не принесу пользы ни тебе, ни людям, которые смотрят на меня как на Целительницу. Поэтому я, пожалуй, обойдусь парнем, который не будет прижимать меня к себе так крепко, как бы хотелось.
Обаятельная улыбка, притушенная преждевременной мудростью и печалью.
Люк наконец сообразил, что делать.
Обошел стол, сгреб подругу в охапку и сел, не выпуская из рук. Она уже плакала навзрыд. Горько. Предаваясь тоске. Добиваясь катарсиса, которого интуитивно ищут маленькие дети, но, взрослея, не могут достичь.
Люк нежно ворковал, гладил ее щеки, потихоньку укачивал. Слезы сменились икотой, потом вздохами, потом легким ровным дыханием сна.
И все это время Люк ощущал растущий душевный подъем. Элуин деспотична. И читает Люка, словно открытую книгу. Видит каждый недостаток, который он годами скрывал.
Она и Лаки видела. Непонятно как, но видела.
И все же он никоим образом, ни за что на свете не ощущал в душе и тени ревности. По крайней мере сейчас, когда наконец понял, с чего начать собственное исцеление.
Элуин пошевелилась и открыла глаза. Комнату освещали только слабые отблески почти погасших углей.
— Уже поздно. Мне нужно повидать Кандру, — пробормотала девушка, выпрямляясь.
— Конечно. Не возражаешь, если я тоже пойду?
Элуин мягко освободилась из объятий Люка и взъерошила его волосы.
Ответ ее лучистых глаз Люк истолковал как «да».
Лаки проснулся от едва слышного стука. Но все тут же стихло. Радиочасы показывали десять вечера. Генератор «белого» шума разбрызгивал по комнате успокаивающие звуки. Несколько часов назад он вершил свою обычную магию, погрузив Лаки в Сон гораздо раньше обычного. Во Сне он увидел почти всю сцену ужина Люка и Элуин.
Теперь не мешало бы все это обмозговать.
Постукиванье повторилось, едва слышное даже теперь, когда он бодрствовал.
Лаки выключил генератор и потянулся за халатом.
Кто это может быть, черт возьми?
Порядочно раздраженный, он рывком распахнул дверь.
У него была лучшая комната в кампусе. Одна-единственная на всем верхнем этаже ближайшего к лесу общежития. Дверь пожарного выхода у подножья лестницы надежно отмечала границу его личных владений, состоявших из комнаты, лестничной площадки и личной ванны. До того как Гривз отдал его первокурснику Лаки, этот «люкс» предназначался капитану команды по бейсболу.
Восседавший на верхней ступеньке Макалистер что-то царапал в маленькой, скрепленной спиралью записной книжке, положив ее на колено. При звуке открывающейся двери он нервно дернулся, запоздало пытаясь спрятать книжку.
Сердито:
— Какого дьявола тебе надо?
— Привет, Лаки.
Он все еще безуспешно и бессмысленно пытался спрятать книжку.
Лаки смотрел на него в упор. Пусть подергается.
— И?
— Я… я только хотел проверить, все ли у тебя в порядке.
Жалкая улыбочка.
— А что со мной может случиться? — осведомился Лаки, вскинув брови. — И с каких это пор тебе не наплевать, жив я или умер?
Жалкая улыбочка приобрела отчетливо злобный оттенок, прежде чем Макалистер успел взять себя в руки.
— Ректор Гривз просил меня время от времени… то есть… проверять, как ты тут.
Злобная ухмылка вернулась и на этот раз открыто.
— Думаю, он волнуется за тебя.
Какого черта? Сукин сын что-то замышляет, но что именно?
Вслух:
— Моя благодарность ректору.
Преувеличенно учтивый поклон.
— Можешь уведомить его, что я уже лег спать. Завтракать буду примерно около восьми, поскольку до одиннадцати у меня нет занятий. Если он или ты пожелаете присоединиться, буду очень рад.
Он повернулся и стал закрывать дверь.
— Заметано, Лаки.
Без всяких претензий на вежливость.
Сбегая по ступенькам, он бросил через плечо:
— Уда-а-чи!
Чистая издевка.
Лаки, хмурясь, захлопнул дверь. Насчет самого Макалистера он не беспокоился. Все знали, что он трус, даже его приятели, которые терпели его присутствие. Но, как большинство трусов, он обнаруживал свои истинные чувства только будучи уверенным в полной безнаказанности. Макалистер что-то знал, иначе не посмел бы злорадствовать.