«Так что же это, Ввалддай, объясни мне? Это высшая дрессура — приманивать к себе лльюдьи и дозволять им коверкать свой организм? — сознаю, я был излишне резок оо старым приятелем. — Может, лльюдьи теперь таким образом самоактивизируются?» — щадя его, я подсказал ему ответ на мой нетактичный вопрос.
«Лльюдьи не идут на информационно-чувственный контакт с эко-дендронами, если ты спрашиваешь меня об этом, — мыслеглас у Ввалддая такой, будто ему вечно щекотно от истекающей из грунтовых вод Воолгкхи. — Если хочешь больше узнать о лльюдьи, то прямо спроси о них у Хабрикосса или у Масличника».
Мне стало стыдно за свои слишком громкие мысли. Я не ожидал, что Корнесфера уловит их и передаст так подробно. Мне пришлось развивать тему и объясняться:
«Хабрикосс и Масличник первыми позволили этим существам сменить себе все сочлены на мало акклиматизированные, хрупкие и слабые. Раньше всех — когда Война еще только начиналась! Теперь сочлены у них стоят рядочками, стволы вульгарно побелены, а лльюдьи разгуливают в них целыми стаями и… и… — я преодолел правила приличия, этот последний остаток довоенного воспитания, и закончил мысль: — Собирают с них плоды. Развешивать напоказ, на каждой ветви, свои… свои…»
«Йизстрик! Да ты ханжа и моралист, как все мелколиственные! — расхохотался мыслеглас Ввалддая. — Ты не презираешь, ты просто побаиваешься плодовых. Это симбиоз, Йизстрик, обыкновенный симбиоз!»
Я не стал продолжать разговор с Ввалддаем. Я бы не хотел, чтобы таким симбионтом вдруг сделалась глупенькая Биттцза. А тем более Йеэлль с ее независимым характером и аналитическим умом. Хотя… Йеэлль как-то обмолвилась… Некоторой своей частью она уже произрастает в каких-то «линейных подсадках» молодых еллей и соссен. В Войну я тоже утратил все свои дуббы, заменил их берреззой, оссинной, но на этом успокоился.
«Эй, эй!» — кто-то звал меня по Корнесфере. Я сразу узнал мыслеглас Вьязттополя и внутренне вздрогнул. Я не хотел говорить с ним именно сейчас, когда я разволновался, и мои мысли лежали открытые, как на поверхности листа. Наверное, я ревновал к Вьязттополю. Ревновал, что его, а не меня, предпочла Йеэлль, что готова принять в себя не мои, а его частицы, и что теперь его, Вьязттополя, семена, пахнущие асфальтом и угарным газом, летят над макушками моих крон в циклонах, чтобы упасть в почву на Улралле и прорасти в Йеэлли. Тогда они смогут понимать и чувствовать друг друга без Корнесферы…
«Здорово, друг», — я прятал подлинные мои мысли за радушием так же, как шум ветра прячется за шорохом листвы на ветвях.
«Мне послышалось — или ты всерьез заинтересовался Низшими?»
«Не всеми, — я вяло оправдывался, — а только теми из них, что стали сверху распылять дефолианты».
«Ха! — Вьязттополь нервно хохотнул. — А может, Низшие, как и мы, между собой воюют. Одни затаиваются под фолиосистемой, другие их отлавливают и распыляют дефолианты. Каково тебе? Впрочем, тебя не удивишь, ты же работаешь на Тайгкху!..»
«Сюжет для мыслетриллера в жанре бредоабсурда», — так я прокомментировал.
«На Тайгкху, на победителя! — Вьязттополь не унимался. — Спроси же у них про лльюдьи, они тебе расскажут! — Без всякой моей провокации его прорвало на откровенность: — Как я ненавижу этих мелких, отвратительных Низших существ! Они ворвались в меня как полчища бобвров и термидтов, сгубили и уничтожили мои дуббравы и соссны. Они насадили во мне топполя и вяззы, чтобы им легко дышалось в пыльной тени. Еле живой, я смог прорасти в этих насаждениях, я живу среди этих существ, а они нагородили во мне и вокруг меня свои каменные обиталища. Я — бывший вольнорастущий смешанный бор! — сделался рабом даже большим, чем Хабрикосс, который публично занимается плодоношением! — (Меня покоробила солдатская грубость Вьязттополя, но я стерпел). — Эти подсадки, побелки, подкормка — я же целиком завишу от них, а они, они каждую Большую Ночь нарочно подмешивают в кристаллический наст соли и реагенты, чтобы я по утрам травился ими».
«Ты только успокойся, Вьязттополь. И не испаряй столько влаги, — передал я ему как можно теплее и примирительнее. — От твоей влаги скоро из воздуха пройдут осадки. А я всего лишь спросил, могут ли некоторые Низшие быть так же разумны, как и мы, экодендроны».
Вьязттополь, по-моему, уже не мог успокоиться:
«О да, лльюдьи разумны, как мы, это же видно невооруженным умом! Их обиталища менее функциональны, чем термидтники, сменные покровные ткани менее надежны, чем ракковины оттшщельников, а псевдосоциальная организация размыта и расплывчата в сравнении с пбчеллиным ульем — все это несомненные признаки разумности, кто бы с этим спорил, только не я! Чувствуешь меня, Йизстрик? Я же не издеваюсь. Экодендроны не строят обиталищ, поэтому мы и способны на взаимодействие и взаимочувствование. Лльюдьи — почти как мы: лишены жесткой системы, что могла бы ограничить их поведение, они потрясающе разумны нам на горе… Но, Йизстрик, поразмысли, существа, которые живут всего сто Больших Дней, разве дотянут умом хотя бы до зачаточного интеллекта экодендрона-проростка?»
Большой День явно клонился к вечеру. Жара спадала. В мелькании светотьмы звезда поднималась каждый раз все ниже и ниже, а тепловая часть ее радиации казалась ослабевшей, остывшей, грустной.
«Знаешь, — Вьязттополь замешкался, — я порой слежу за ними. Ну, как бы наблюдаю. Поверишь? Их мельтешение, оказывается, не так хаотично, как у пылинок в воздухе. Одни и те же особи регулярно шустрят при свете на один конец обиталища, а ближе к тьме — на другой, и так пять мельканий светотьмы подряд, и все строго, целенаправленно. После еще два мелькания движутся беспорядочно, как им придется, и снова пять мельканий светотьмы — упорядоченно, в одну и ту же микрозону. Что бы это означало, а, Йизстрик?»
«Наверное, жесткая система инстинктов, — я поспешил его успокоить. — Ты был прав. Низшие — вряд ли разумны».
К вечеру усилились циклические токи воздуха, которые мы зовем ветрами. Что ж, я, кажется, обильно прирос — и в высоту, и территориально — за этот очередной никчемный Большой День, потонувший в разговорах. Я спохватился, что не выполнил предписанную на сегодня норму — я же по-прежнему работал на Тайгкху в ее так называемом «транспортировочном корпусе». Не тратя больше времени, я что было сил вытянул максимум воды из почвенного грунта со всеми ионами и минеральными солями и отдал ее через листву в воздух — всю, без остатка. Я ловко воспользовался ветром: циклон подхватил эту почвенную геобиохимию и унес на восток, в Тайгкху. Я позлорадствовал — созерцательным ученым Тайгкхи надолго хватит пищи для размышлений о причинах столь резкого колебания химического состава почв и воздуха Ближней Еэуропбы.
Транспортировочная работа скучна. Считается, что попутно можно заниматься наукой и делать открытия в физике, созерцая течение грунтовых вод и умозрительно моделируя процессы вязкости, текучести и летучести паров. Наша наука умозрительна, отвлеченна и созерцательна. Так работают все экодендроны, хотя каждому из нас более всего на свете интересны лльюдьи и только лльюдьи. Просто мы не догадываемся в этом самим себе признаться.
Я признался. Но только одной Йеэлли. Иногда Йеэлль хорошо меня понимает. Она знает, что по вечерам я льщу себя мыслью о собственном великом открытии. Звездная радиация угасала, я плодоносил. Вздох — и семечки моих беррезз и оссинн схвачены циклоническим током воздуха и унесены прочь. Я бы, конечно, мечтал, чтобы мои частицы улетали на Улралль, к Йеэлли. Умница Йеэлль уловила мое настроение и ловко вышла из ситуации. Она связала меня с Кьедрпихтхом. Своим голоском, чуть колким, как у всех хвойных, студено-тенистым и вечнозеленым, Йеэлль объяснила: Кьедрпихтх — глава ее ведомства. Он почетнейший ученый во всей созерцательной биологии и специализируется на Низших, особенно — на осмыслении существ лльюдьи. Йеэлль твердо посоветовала мне накопить побольше материала, прежде чем заняться самостоятельным созерцанием.
Гм… Честно говоря, этот ее величайший мыслитель пересказал мне то, что и так известно среди экодендронов любому младенцу-проростку.
У Кьедрпихтха был очень колкий и сыпучий мыслеглас — как сброшенная хвоя. Даже тон и тембр были горько-сладкие, с характерным смолистым вкусом и запахом. Кьедрпихтх оказался настолько стар, что отчетливо помнил расцвет «Ледникового периода» — так специалистами зовется эра глобальной кристаллизации вод. Экодендроны в то время воздействовали на среду, чтобы изменить ее климат на благоприятный. Они насыщали почву азотом и тяжелыми элементами, воздух — кислородом и озоном, их листья не отражали, а поглощали звездную радиационную энергию, чтобы, лежа на грунте, возвращать земле накопленные калории.