Локация ничего не прояснила.
В голове одноногого никаких особенных мыслей не водилось.
Нельзя же считать мыслями опосредованные воспоминания о некоем чудесном «Альманахе». По-видимому, прыгающие по палубе существа умели переносить некоторые свои мысли на грубый материальный носитель. Впрочем, пес, помочившийся на чужой кустик, тоже переносит некоторую примитивную, но вполне понятную мысль (метит территорию) на материальный носитель (кустик). «Альманах», почему-то возникший в смутном сознании одноногого, являлся такой меткой. Он не только ему запомнился. Он помогал ему в определенной последовательности запоминать дни недели и месяца, таблицы приливов и отливов, полезные астрономические данные и вычисления, даже необычные предсказания, подтвержденные грубыми гравюрами. «Приснившаяся виселица означает беспорядок в душе. Еще — указание на близкие неприятности». «Не стоило нападать на «Делисию», — беспокойно металось в голове одноногого. — Все-таки двадцать пушек… И королевский обученный экипаж… Куда против них с такими придурками?.. Правда, на посудине, которую мы срубили, не выйдешь в море…»
Скачущие мысли одноногого о разуме говорили не больше, чем умение вирусов проникать в структуры, жизненно необходимые для собственного развития.
«Ну да, потопленная «Жемчужина»… — металось в голове одноногого. — Нам еще припомнят коммандера Тиззарда… Умирая, он так и сыпал проклятьями… Испанский пинк «Орел»… Мы сожгли его в бухте Всех Святых… — Мысли одноногого казались Аххарги-ю страшно однообразными… — Бригантина «Сара»… Пущена на дно в устье Ориноко вместе с капитаном Стаутом, привязанным к мачте… Уолтеру и не снилось, что случится с одним из его людей… Шлюп «Бентворт»… Весь экипаж в трюме… Зря они вышли из Бристоля в пятницу на тринадцатое… Тут некого винить. Тут не мы виноваты… Барк «Картерет»… Топить его было ошибкой… Мы могли оставить экипаж в трюме, как сделали со шлюпом «Олень»… Кто мог знать, что он набит бочками с порохом… Наконец, галера капитана Крейда, так удачно перехваченная в устье реки, но тут же потерянная по небрежности перепившихся приватиров… Мы ждали в этой индейской деревушке почти полгода… Индейцы охотились и собирали плоды, а, женщины составили с приватирами как бы новые семьи… И тут «Делисия»… Двадцать пушек… Не спешить… Виселица просто так не снится…»
Стремительный топор так и блестел.
В ничтожные отрезки времени одноногий успевал поставить перед собой столько полей защиты, что Аххарги-ю, зависший над мокрой палубой неким неясным, размазанным в пороховом дыму облачком, просто не успел втянуться в чужое сознание. Торопясь, задыхаясь в опасной для него среде, он успел только повторить очертания капитана Морта — решительного джентльмена в удобном камзоле с позументами, в белом парике, в чулках, плотно облегающих ноги. Короткими ударами шпаги капитан оттеснял нападавших и громко призывал команду сбросить нежданных оборванцев с борта шлюпа.
Двадцатипушечная «Делисия» вошла в устье реки всего сутки назад.
От индейца, пойманного на берегу при наборе пресной воды, капитан Морт узнал, что в крошечном поселке уже полгода прячется команда затонувшего на реке приватирского судна. Из обломков, выбрасываемых течением на берег, негодяи даже сумели построить небольшое судно. «Бато, — объяснил индеец капитану, хотя речь шла все-таки о лодке, а не о какой-то там долбленой пироге. — Злой дух Даи-Даи вселился в плохих людей. Они всех убьют».
Подумав, капитан Морт решил сам захватить пиратов.
«Каждое лицо, — сурово напомнил он команде, — если возьмет в плен любого пирата на море или на суше или убьет такового при сопротивлении, при предоставлении необходимых доказательств умерщвления, будь то ухо, нос или другая часть тела, получит за убитого соответствующее вознаграждение. За командира — сто фунтов, за рулевого, боцмана или плотника — сорок, за всех прочих — по десяти. Так сказано в Морском уставе, и если кто забыл эти простые слова, я напомню их вам завтра, когда развешаем негодяев по реям».
«Боже, храни королеву!» — дружно ответила команда.
Но капитан Морт хотел убедиться в их решительности. Он не первый год бороздил южные моря и знал, с какими людьми обычно приходится иметь дело. «Если вы забыли Морской устав, — сурово напомнил он, — знайте, что для труса преждевременная смерть ни в коем случае не будет единственным наказанием. Я знаю, что порок вам привычен, вы ежедневно в нем упражняетесь. Только истинная служба Господу и королеве может вас спасти». И столь же сурово напомнил, что трусов и отступников ждет вовсе не рай, а кипящее озеро расплавленной лавы. И поведут их в рай не при свете корабельного фонаря, а при мерзких отсветах свечей, вылитых из человечьего жира. Звук адского потрескивающего огня, сурово напомнил капитан Морт, любого заставит трепетать, ибо как можно богобоязненному человеку жить при вечном пламени? «Трусость и грех — есть главное унижение человеческой натуры. Господь и королева этого не терпят».
И яростно указал шпагой на голову голландского приватира, месяц назад отделенную от тела и очень уместно украсившую бушприт «Делисии». Голландец попал в руки капитана Морта при потоплении шлюпа «Южная орхидея». Ничего личного.
Первое превращение Аххарги-ю не удалось.
Он промахнулся. Он не вошел в сознание капитана.
Хуже того, он возник рядом с джентльменом, как некое его идеальное отражение, как чудесный материальный двойник — богатые, но частично уже сорванные позументы, шпага, струйки пота из-под белого парика, полосатые чулки, сломанный в крике рот, исторгающий богохульства. Одноногому с топором пришлось бы совсем плохо, поскольку капитан Морт умело загнал его в угол между фальшбортом и надстройкой, однако появление двойника пусть на секунду, но ошеломило капитана. Не имея времени осознать суть случившегося, он просто пронзил своего двойника шпагой. Видимо, он не считал такие происшествия добрыми и не хотел, чтобы второй капитан Морт принялся командовать. Аххарги-ю даже вскрикнуть не успел: стремительная шпага проделала в двойнике такую дыру, что удержаться в чужом теле оказалось невозможно.
Тогда Аххарги-ю вошел в сознание канонира Джеббса.
Умело орудуя банником, черным от гари (им недавно прочищали ствол пушки), канонир Джеббс видел спрятавшегося за бухтой троса черного мальчишку — ефиопа, снятого капитаном Мортом с борта потопленного гвинейца, под черным гафелем доставлявшего невольников к берегам Америки.
Маленький ефиоп стонал.
Он стонал не от ран. Ему было страшно.
Он совершенно не понимал белых людей. Он совершенно не понимал событий, в которые вовлекла его судьба во время той последней несчастной прогулки по родному гвинейскому берегу. Ему почему-то казалось, что это из-за него разные белые люди так неутомимо ссорятся, стреляют и убивают друг друга. Он никак не мог взять в толк, что в нем такого хорошего, раз эти странные белые ради него забывают сон и отдых?
Аххарги-ю тоже ничего не понимал.
Кто-то ударил его сзади кортиком. А выстрел сразу из двух пистолей довершил дело.
Банник с грохотом покатился по окровавленным доскам. Отброшенный выстрелом канонир ужаснул маленького ефиопа не меньше, чем недавнее появление капитанского двойника. А вновь выброшенный из чужого тела Аххарги-ю почувствовал удушье. Мембраны отбора жгло, сайклы слезились. Чтобы не сгореть в слишком активной для него среде, Аххарги-ю, не раздумывая, вошел в тело только что убитого обрушившимся обломком реи корабельного плотника.
Нападавшие и отбивавшиеся оцепенели.
Они впервые видели, как поднимается на ноги труп, у которого надежно проломлена голова, а обе ноги выше и ниже колен перебиты картечью. Отрубленная кисть руки валялась на просмоленных досках палубы, левый вытекший глаз плотника ничего не видел, зато правый вращался. Он ужасно подмигнул остолбеневшему капитану Морту и попытался что-то крикнуть, может даже: «За королеву!». Но для пущей надежности корабельного плотника коротким копьем тут же пришили к планширу, чтобы впредь никогда не вытворял такого.