Ирландец кивнул.
Аххарги-ю никому ничего не подсказывал, только следил за словами, как они складываются в определенном порядке. Видимо, контрабандер нКва прав. Для межзвездного сообщества существа Земли могут представлять только чисто эстетический интерес. Неразумные, они по воле инстинкта бросаются даже на собственную тень, распаленный инстинкт ведет их к гибели. Неистовая триба Козловых, несомненно, находится с ними в родстве.
Последний раз Аххарги-ю видел нКва на Плутоне.
Время от времени в Граничных шлюзах устраивают облавы. Там, на Плутоне, нКва и задержали с большим грузом. Известность контрабандера вовсе не делала его неприкосновенным. Тем более, что триба Козловых, помещенная в изолятор вместе с сохатыми и казенной кобыленкой, неистово шумела, требовала свободы и различных гражданских прав. Все до одного Козловы — от мала до велика — кидались на каждое смутное движение, любую тень за невидимым F-стеклом принимали за начальство. «Смотрите, — жаловались, — нас до чего довели!» И гадили прямо во дворе, на глазах межзвездных инспекторов, чтобы начальники видели их якобы вынужденную неопрятность. А самые наглые повторяли: «Мы тут при чем? Ивана дерите!».
Жаловались: это именно Иван отправился рубить жерди.
А навстречу рогатые вылетели — глаза красные. Кобыленку чуть не оприходовали казенную. Дважды два — четыре, знаем мы эти налитые кровью глаза! Правильно Иван схватился за топор. Нестерпимо такое для нас, Козловых!
Галдели, прижимали приплюснутые носы к невидимому У-стеклу. Кто-то чертил на невидимой плоскости пифагоровы штаны. Дескать, но пасаран! Не путайте нас с сохатыми. И с кобыленкой казенной мы совсем не в той связи, которая вам кажется. Зачем вы вообще там Высшему Существу врете, что мы якобы симбионты, что речь идет только о коллективном спаривании?
Несут чепуху, непристойными жестами показывают: кранты вашему контрабандеру!
Спасая друга милого, Аххарги-ю упирал на Красоту. В Комиссиях всех уровней твердил одно неустанно: стремление к Красоте — фундаментальное свойство природы. Большой Взрыв, например, сорвал аплодисменты у Высшего Существа сиянием своим. А те же многоклеточные существа с Земли? Разве не ими радовал нКва блистающие миры межзвездного сообщества? Да, расправлял лоснящиеся щупальца, сверкал сайклами на членов самых разнообразных комиссий, друг милый нКва вывез с Земли множество живых видов. Но опытный контрабандер никогда не тронет даже самое ограниченное, самое презренное существо, если точно не определена тупиковость его эволюционного развития. Никогда нКва не покушался, например, на иктидопсисов или на тупайю. Они вымерли сами по себе, успев дать начало более перспективным видам. Но зачем, скажем, жалеть трилобитов? Глаза фасеточные, у некоторых — на стебельках. Выбросят такие глаза наружу, а сами зарываются в ил, переживают: вот, дескать, их путь не ведет к храму. Полмира отдашь за прелестную тварь. Или цефалоподы! До их появления на Земле было так тихо, как в томных прокисших живых болотах Мегары. А цефалоподы сразу привнесли крутую динамику в отношения, хотя и их путь ни к чему особенному впереди не вел.
Опытный контрабандер непременно оставляет на обработанных им планетах какое-то количество четких окаменелых отпечатков. Если когда-нибудь на таких планетах завяжется разумная жизнь, легко будет, изучив корни, построить все древо предполагаемых предков. Вы только взгляните на ископаемые богатства, оставленные нКва на Земле! Сколько фантазии, какая игра ума! Да и сама по себе неутомимая деятельность контрабандера привела к заметному смягчению нравов, к явственной новой вспышке интереса к Красоте, к тайнам прошлого. Эта глупая триба Козловых, эти неопрятные симбионты, ничем не отличается от стаи стервятников или от косяка сельдей. У них нет никакого будущего — ни у них самих, ни у их казенной кобыленки, ни у сохатых. Он, Аххарги-ю, докажет это, если его отправят на Землю. Он лично пытался проверить указанных симбионтов на разумность. В виде еще одной кобыленки (со стороны) входил за невидимое У-стекло. Так ему там без всяких просьб сразу доверху наливали огромное деревянное корыто бурого напитка, от которого косеют сайклы. Мембрану нижнего тела давит томительно, начали вдруг нравиться налитые кровью глаза сохатых…
Нет уж! Еле вырвался.
Большая плоскодонка батовынырнула из тумана.
Одноногий громко свистнул. Его не сразу, но услышали.
Бронзовокожий индеец в бато, бесшумно работавший веслом, мог, конечно, не подгонять лодку к берегу. Маленький ефиоп и его оборванные спутники никак его не пугали, однако злой дух Дай-Дай мог наказать. Ведь индеец не знал, откуда пришли чужие люди. Может, их подослал Мэйдагас — тоже нехороший дух, дышащий как женщина. Мэйдагас силой и хитростью увлекает людей на глухую поляну, там превращает в дерево. Вот почему так страшно перешептываются в ночи деревья. К тому же в бато, как бы успокаивая индейца, скрестив худые, покрытые шрамами ноги, сидели три человека — совсем в обыкновенном рванье, с открытыми головами. Только на одном была некая дырявая круглая шляпа. Солнце людей, похожих на разбойников (чиклеро), не тревожило. Они плыли в бато и молча радовались тишине, наверное, не знали, что существуют еще какие-то другие радости.
Услышав свист, никто не сказал ни слова, но индеец увидел выражение их глаз, поэтому подогнал плоскодонку к берегу.
— Ховен…
Этим подчеркнул молодость ефиопа.
Места в плоскодонке было достаточно, чтобы посадить случайных попутчиков, но мужчина в дырявой шляпе махнул рукой только черному. Других брать на борт лодки оборванцы явно не собирались. Да и то верно, зачем стае свободных птиц калеки? Так, наверное, они решили, увидев деревянную ногу Джона Гоута.
Но одноногий с таким решением не согласился.
Непостижимо быстрым движением он оттолкнулся от каменистой почвы и упал на дно бато, повалив индейца, приткнув нож к его морщинистой бронзовой шее.
Индеец вскрикнул.
Страшным показался ему прыжок.
— Умеешь говорить с ними? — спросил одноногий, дыша, как Мэйдагас.
Индеец кивнул. Очень боялся. Нельзя так ловко прыгать, имея деревянную ногу.
— Тогда скажи всем, — сказал одноногий, не убирая ножа от трепещущего под ним бронзового горла, — что нам надо вверх по реке. Скажи им всем, — указал Джон Гоут ножом на трех молчаливых мужчин, — что мы торопимся. Пусть берут весла. С этой поры они тоже будут грести, как ты, — объяснил он, высмотрев на дне бато два запасных весла. — С этого часа они будут грести, сменяя друг друга.
Наступила тишина.
У ефиопа остекленели глаза.
Ирландец, споро перебравшийся в бато, почмокал губами и приткнул свой нож к спине одного из молчаливых мужчин. Как-то это у него ловко получилось. Мужчины, правда, не проявили видимого испуга, гордо выпрямились. А один негромко возразил одноногому по-испански, что грести веслом будет индеец, а они не будут — у них руки иначе устроены.
Тишина от этих слов не рассосалась.
Кивая головой, как лошадь, испанец в шляпе объяснил, что с этого часа грести с индейцем будут не они, а наоборот — черный и Нил. Так они поднимутся до одного затерянного на реке поселка, возьмут у местных индейцев какие-то особенные припасы, а потом снова спустятся вниз по течению. Вот вас двоих, указал испанец на Нила и одноногого, мы, наверное, убьем, а маленького ефиопа продадим на военный корабль. «Ховен… — одобрительно качнул он шляпой. — Совсем молодой…» Может, продадим и индейца. В такой вот последовательности.
Длинная речь утомила говорившего.
Он мелко перекрестился: все будет так.
Тогда одноногий встряхнул застонавшего индейца и заставил его сесть на плоском дне лодки. Индеец сразу залепетал, причудливо мешая разные слышанные им слова. Неизвестно, что говорил, но ирландец и Джон Гоут так поняли: индеец умоляет их не делать ничего такого, что может огорчить гостей.
Гостями индеец называл испанцев.
Все видит злой дух Даи-Даи, лепетал индеец.