И ведь он, Артем, заслужил такую участь. Он всегда был недостаточно умен, недостаточно дальновиден, мягкотел и наивен. Он такая же бездарность, как наиничтожнейший из его студентов…
На часах было четыре утра.
Странно, почему осознание очевидного пришло к нему только теперь. Почему даже уход Ирины — а как можно жить с таким ничтожеством?! — не открыл ему глаза? Как мог он тешить себя надеждами, что-то планировать, чего-то ждать?
За окном стояла плотная черная осень. Артем лежал под холодным одеялом, скрючившись, глядя в потолок.
Утром вышло солнце — впервые за много дней, и Артем сказал себе, что классический «час быка» стал всего лишь реакцией на переутомление. Осень, хандра, поссорился по телефону с сестрой, на работе сквозняки — вот и простудился к тому же… Переживем!
Все хорошо, говорил он себе, шагая под дождем к остановке маршруток. Я здоров… Родители более-менее здоровы. Работа есть… любимая работа. Квартира есть. О чем сокрушаться?
В маршрутку набилось полно народу. Пришлось стоять.
… Жизнь такова, какой мы ее видим, думал Артем. Самый богатый миллионер и самый удачливый победитель не владеют всем, никогда не достигнут всего… А у меня руки-ноги целы, котелок пока еще варит… Вижу, слышу… не голодаю…
Маршрутка резко затормозила. Артем ударился головой о поручень.
… Надолго ли?
Что-то случится… А что-то все время случается — с другими… Внезапная болезнь. Увечье. Катастрофа. Случается с другими — значит, рано или поздно случится и с ним. Может быть, его кошмар уже лежит, готовенький, на конвейере судьбы. И шестеренки крутятся медленно, но верно. Ползет гладкая черная лента, и на ней лежит, например, телеграмма. Или…
— Вы выходите? — спросила веснушчатая девушка из-за его спины.
Он посмотрел на нее так, что она, кажется, испугалась.
Телефонный звонок в полвосьмого заставил его содрогнуться. «Со всеми случается. Случилось и со мной…»
Звонил отец, но Артем не сразу узнал его голос. У мамы ночью случился инфаркт, она в реанимации.
Последующие несколько дней слились в один долгий «час быка». Артем говорил с врачами и задабривал медсестер, дежурил у кровати, добывал лекарства, ждал. Ситуация стабилизировалась — никто не знал, надолго ли. Проходили недели. Врачи бесили Артема равнодушием и тупостью; тем временем надвигалась зимняя сессия, его теребили и дергали, и он разрывался между больницей и институтом.
Изредка заезжая домой, он обязательно встречал соседа. Тот либо стоял перед подъездом, задумчиво изучая свое отражение в темных стеклах кремового БМВ, либо ждал Артема в лифте, заботливо надавив кнопочку «Стоп», либо поворачивал ключ в скважине бронированной двери.
— Гутен таг! — и улыбка.
Артем, чтобы не показаться невежей, растягивал в ответ губы и бормотал ответное приветствие.
Через месяц маму выписали, но страх не желал уходить. Телефонный звонок в любое время суток повергал Артема в панику. Касаясь трубки, он лихорадочно уговаривал себя, что ничего страшного не произошло — и заранее знал, что лжет.
Ему звонили сообщить, что его старый приятель и однокурсник погиб, сбитый машиной. Что его учительница, с которой он до сих пор иногда перезванивался, умерла. Что маме опять стало хуже.
Студенты раздражали его все больше. Артем не понимал, какая сила собрала вместе этих уродов, каким волшебным образом вступительной комиссии удалось создать паноптикум в рамках одного курса. Работа над докторской давно была заброшена: Артем возненавидел тему, когда-то казавшуюся ему столь перспективной.
Коллеги избегали его. Студенты хамили в лицо. Он платил им презрением, которое граничило с брезгливостью.
Лежа по вечерам на своем диванчике, Артем с отвращением разглядывал покрытый потеками потолок: соседи залили несколько недель назад и, конечно, не собирались выплачивать компенсацию. Ему хотелось разрушить этот старый, душный дом, напичканный неприятными, бесполезными, безликими людьми. Ему хотелось разрушить самого себя; прикрыв глаза, он думал с мрачным наслаждением о веревке, мягко охватывающей шею. И еще он думал о соседе — тот скользил в своих тапочках из комнаты в комнату, пил чай, курил трубку и улыбался здесь же, в двух шагах, за не очень толстой капитальной стеной…
Он был совсем рядом. Артему теперь казалось, что он был всегда. Невидимый, но вездесущий сосед-немец. За пленочкой старых обоев, за побитым молью ковром, за стенкой в полтора кирпича.
Рядом.
Телефонный звонок грянул в половине второго ночи, и Артем понял, что это все.
Он стоял перед орущим аппаратом, кусал губы и чувствовал, как текут по щекам слезы. От протягивал руку — и снова ее отдергивал. А телефон звонил, оглушительный в своем траурном рвении, звонил вот уже десятый раз подряд…
А за стеной курил трубку сосед.
Артем знал, что он не спит. Он не спит никогда. Он сидит за низеньким столиком, и узкое морщинистое лицо его подсвечено снизу красным. Он разглядывает Артема сквозь стену — запуганного, отчаявшегося, ненавидящего и презирающего себя и весь мир человека.
Телефон звонил.
— Подожди, — сказал Артем неизвестно кому. — Подожди…
Сосед за стеной поднял голову, и огонь в его трубке полыхнул ярче.
Телефон звонил.
Кто вертит ручки черного конвейера? Кто выкладывает на ленту все это… все, что ползет неотвратимо, чего боятся все на свете?
И можно ли застопорить конвейер хоть на секунду?
Артем зажмурил глаза и набрал побольше воздуха. Он попытался представить, что там, на другом конце трубки, не рыдающая сестра, не седеющий на глазах отец. Там просто глупый выпивший мальчишка, который звонит своей подружке и ошибся номером.
Он ошибся номером.
Паника была сильнее. Отчаяние затягивало, в нем была какая-то жуткая прелесть — осознать, как ты несчастен и беспомощен, понять это до конца, и пусть все, что сейчас случится, подтвердит его слабость…
Сосед смотрел сквозь стену. Артем задержал дыхание, сжал мокрые от пота кулаки.
Но сосед не может его видеть! Он, Артем, скрыт за толстым слоем чешских обоев, которые они клеили триста лет назад вместе с отцом и сестрой. Он защищен изъеденным молью ковриком, купленным на толкучке маме в подарок. Его прикрывает капитальная стена в полтора кирпича. Взгляд соседа не достанет его. Он силен. И все живы…
Казалось, потолок обрушился и лег на плечи. Издалека, сквозь кирпичные обломки, звонил телефон.
Казалось, рвется толстая ткань. И шестеренки невиданного механизма скрежещут, тормозят, высекая искры… И останавливаются.
И медленно-медленно, тяжело-тяжело начинают вертеться в другую сторону.
Хлопнула от ветра форточка — очень резко и очень близко. Пластмассовая трубка легла в ладонь — сама. Будто спрыгнула с рычага.
— Алло! Светка? Сколько тебе можно трезвонить?
Молодой веселый голос. Шум вечеринки, счастливый девчоночий визг. Музыка.
Артем опустился на край постели.
— Вы ошиблись номером, — сказал на удивление спокойным и ясным голосом.
И, не добавив ни слова, положил трубку на место.
Сосед-немец переехал. Теперь в его квартире живут молодожены, и порой Артему приходится стучать в стенку, чтобы сделали музыку потише.
И соседи неохотно убирают звук.
Артем встречается с Катей, своей бывшей студенткой. Неизвестно, выйдет ли что-нибудь серьезное из этих встреч…
А вдруг?
Харизма Нюрки Гаврош
— Вам не кажется, что «Нюрка Гаврош» — это слишком?
— Ни капельки.
— Но для практикующей ясновидицы или, скажем, народной целительницы требуется более… э-э… более звучный псевдоним. Матушка Анна, например? Госпожа Анна?
Нюрка улыбнулась. Она знала, что ее улыбка — озорная, ехидная, по сей день мальчишеская — неотразима. Уже внуки пошли, Антошка, рыжий башибузук, весь в бабку: шпанёнок, белокурая бестия, но если растянет рот в ухмылочке — туши свет, сливай воду. Плачьте, девки, гибель ваша растет. Жаль, что видятся большей частью «по фотоаппарату». Дети в прошлом июле перебрались в Германию…