Андрей скрежетнул зубами. Он чувствовал себя круглым идиотом — заблудиться на рынке! И блуждать, как дурак, четыре часа подряд!
Он устал. На часах было уже восемь, тем не менее торговцы не спешили собираться. Они по-прежнему лузгали семечки, разгадывали кроссворды, переговаривались, иногда предлагали Андрею примерить туфли или выбрать футболку. Сквозь разрывы в грязном полиэтилене было видно небо — дни в июле длинные, но не бесконечные, и скоро начнет темнеть…
За приступом раздражения пришла апатия. Андрей купил себе хот-дог, присел на складной стульчик для примерки обуви и успокоился. В конце концов базар опустеет, сделается прозрачным, как лес в ноябре, и тогда можно будет легко найти выход. Надо же, понатягивали веревок, понавешали тряпья, устроили лабиринты — немудрено, что у них так вяло идет торговля…
Прошел скудный дождик. Тихонько постучал по полиэтиленовым полотнищам.
Антонине, подумал Андрей, может, пойдет на пользу некоторая встряска. Жена так привыкла к тому, что вот он, безотказный, дом-работа, гараж-хозяйство, всегда под боком, всегда тянет свой воз… Пусть представит хоть на минуту, что с ним что-то случилось. Что он «пошел налево», в конце концов! Может ведь Андрей, видный молодой мужчина, раз в жизни «пойти налево»?
Эта мысль развеселила его. Он ел хот-дог, запивая минеральной водой из пластмассовой бутылки, и улыбался.
Стемнело. На прилавках зажглись где свечки, где электрические лампочки. Тусклые пятна света лежали на горах белья, на рулонах туалетной бумаги, на полированных тушках сувенирных карандашей «Донбасс», невесть каким образом затесавшихся среди стирального порошка и губок для обуви.
Ни один продавец не потрудился собрать товар, никто не думал уходить домой. Андрей, едва волочивший ноги, брел по узкому проходу под нависающим полиэтиленом, и ему казалось, что он спит.
Этого не может быть, говорил разум. Этого не может быть… Он часами шел и шел, никуда не сворачивая, и, если рынок не протянулся на многие километры, он давно уже должен был выйти… ну, не на шоссе… но хотя бы к забору или к лесу, куда-нибудь, где нет рваного тента над головой и не свисают отовсюду свитера и плащи…
Тем не менее день закончился, а кошмар продолжался. Рынок жил своей жизнью; покупателей по-прежнему почти не было, но продавцы не выказывали ни малейшего нетерпения. Андрей пытался с ними заговаривать; они вели себя совершенно естественно для людей, к которым пристает с дикими вопросами странный человек с безумными глазами. Все, к кому он обращался, спешили от него отделаться, иногда холодно, иногда просто грубо. Вид денег, которые Андрей вытащил из кармана и пытался предложить кому угодно в обмен на спасение, отвращал их еще больше: вероятно, они думали, что он пьян или «под кайфом»…
Это сон, думал Андрей и щипал себя за руку. Запястье покрылось синяками, но безумие не прекращалось. Андрей брел, как механическая игрушка с подсевшими батарейками, шаг за шагом по узкому проходу между прилавков, а взгляд безумно скользил по тапкам, лифчикам, курткам, джинсам, спортивным штанам и мыльницам, по равнодушным лицам продавцов…
— Скоро полночь, — сказали за спиной.
Фраза, обращенная как бы ни к кому, заставила его вздрогнуть. Это были первые необыденные слова, услышанные им на базаре — первые слова, из которых хоть как-нибудь следовала исключительность всего, что случилось с Андреем.
Он обернулся. Продавец купальников смотрел ему в глаза — не так, как смотрели прошлые продавцы. Не ожидая вопроса о цене, не удивляясь сумасшедшим просьбам вывести с рынка за любую сумму в твердой валюте…
Продавец купальников ногой отодвинул ящик, закрывающий вход за прилавок. Андрей не стал дожидаться повторного приглашения и вошел.
— Садись.
Андрей сел на низкий табурет, почему-то покрытый старым ватником. Рядом висела, чуть колеблясь от ночного ветра, серая простыня — так, по идее, должны были отгораживаться от посторонних глаз покупательницы, вздумавшие примерить купальник прямо на рынке.
— После полуночи нельзя быть по ту сторону прилавка, — сказал продавец.
— Почему? — спросил Андрей.
Продавец улыбнулся, поправил ряд бирюзовых плавок, казавшихся грязно-синими при свете маленькой керосиновой лампы:
— Ты новичок?
— Я заблудился, — шепотом признался Андрей.
Продавец кивнул. Над головой его покачивался пластиковый женский торс.
— Место человека — за прилавком, — сказал продавец. — Во всяком случае, после полуночи.
Сделалось тихо. На грани слышимости шелестел полиэтилен. Мигала елочная гирлянда под навесом напротив.
— Почему? — снова спросил Андрей, окончательно растерявшись.
— Каждый из нас, — сказал продавец рассеянно, — в своем праве. Мы вправе продавать и быть проданными… А так же покупать и быть купленными.
Андрей молчал.
Длинные часы, проведенные в поисках выхода, кое-чему его научили. Возможно, продавец шутит, разыгрывает его, а возможно, он сумасшедший; как бы то ни было, продавец купальников казался самым вменяемым человеком на целом рынке. Он по крайней мере не делал вид, будто ничего не происходит.
— Уже скоро, — сказал продавец. — У Николая, который китайским барахлом торгует, в полночь будильники пищат. Вот как пропищат — тогда сам увидишь… А пока угощайся, — он положил на колени Андрею яблоко, маленькое и зеленоватое, белый налив.
Андрей откусил не глядя. Бездумно выплюнул червяка. Вздохнул. Откусил снова.
— Какой сейчас год? — спросил продавец.
— Две тысячи четвертый, — ответил Андрей сухими губами.
Продавец вздохнул:
— А я как в девяносто пятом вышел на точку, так и стою. Не отпускает.
— Кто не отпускает?
Продавец посмотрел на него с сочувствием. Вздохнул:
— Меня уже два раза покупали. Третьего, может, и не переживу…
— Кто покупал?!
— Они, — сказал продавец с невыразимым отвращением. — Первый раз… я, может, и успел бы вырваться, но только сразу… купили. В первую же ночь. Я вот точно так же…
В этот момент рядом, за стеной разноцветных купальников, запищал будильник. Ненавистный любому спящему звук моментально разросся, подхваченный многими механическими голосами. Будильники голосили хором секунд тридцать, потом один за другим успокоились.
— Ну вот, — сказал продавец.
Огонек в керосиновой лампе вспыхнул ярче.
Несколько минут сидели молча. Андрей ждал, что продавец рассмеется и скажет: мол, шутка удалась. И что пора собирать сумки — рынок наконец-то закрывается. Андрей ждал, что продавец заговорит, но он молчал, и тишина становилась все напряженнее. Андрей открыл рот, чтобы самому прервать молчание — но в этот момент на него лег физически ощутимый, очень тяжелый взгляд.
Он так и замер с открытым ртом.
Из-за соседнего прилавка, из-за костюмов и пиджаков выдвинулась темная, неясная, безликая фигура. Огонек керосиновой лампы задрожал; черная тень скользнула дальше, по направлению к торговцу китайским ширпотребом, Андрей часто задышал, избавившись от взгляда, но в этот момент из другого прохода, из-под бледно мигающей елочной гирлянды выползла еще одна тень, на этот раз высокая и угловатая. Андрею показалось, что он видит нездоровое бледное женское лицо под толстым слоем грима…
— Кто это?!
— Они, — продавец закурил, загасил спичку, бросил под ноги. — Ночные покупатели…
— Это люди?
— Ты молись, чтобы тебя не купили… На этом рынке только днем люди продают вещи. А ночью вещи продают людей.
— Что?!
Прошло еще две тени — побольше и поменьше. Андрей чувствовал, что неотвратимо притягивает их внимание; следующая тень остановилась перед прилавком и стояла так минуты три — Андрей сидел, вжавшись спиной в мягкий баул с купальниками. По вискам у него текли струйки пота.
— Я сошел с ума? — беспомощно спросил он продавца купальников, когда настойчивая тень наконец удалилась.
— Может быть, — продавец отхлебнул «Спрайта» из пластиковой бутылки.
— Какие же это вещи?!
— Разные… — продавец нервно вытер губы. — Дорогие, дешевые… А купят тебя. Присматриваются, прицениваются… До первых петухов непременно купят.