Билли ловко подцепил ужа слегой и зашвырнул в болото.
— Видела бы тебя Сара… — прокомментировал я.
— Береги дыхание, командир.
— Настучала бы в комиссию по правам животных…
— Сама дура.
Наш «клиент» болтался впереди, в районе острова. Кажется, наматывал вокруг него медленные круги. Он не учуял нас, но и мы по-прежнему ничего конкретного не могли сказать про него. Только росло убеждение, что это конгломерат слабеньких разумов, ульевая форма. Получалось, Джонсон все рассчитал правильно. И мои старые предположения были верны. Такие, как мы с Билли, вполне могли это нейтрализовать, сцапать, упаковать и погрузить.
Но Джонсон закрыл глаза на фактор Сары. Фактор, радикально переменивший модус операнди «клиента». Фактор, который еще многое поставит с ног на голову. И многих поставит на уши.
Джонсон просто не знал Сару.
А я-то знал.
Мы проломились сквозь кусты у пруда, миновали остатки пня, и тут Билли спросил, пыхтя:
— Командир, видишь?…
— Да!
— То же, что и я?… Хлоп твою железку! Опять нас сделали!
— Встречная засечка. Билли, сбавляем темп. Я больше не могу. Дышать очень хочется. Все нормально, Билли…
Впереди, на краю острова с развалинами, ярко блестело серебряным металликом какое-то пятно. Глазами мы его видели. Но только глазами. За какие-то секунды ментальный сигнал «улья» свернулся, закуклился, исчез.
— Это визуальный контакт, Билли. Мы неаккуратно шли через кусты. В нашу сторону банально посмотрели — и увидели. Давай вперед. Никуда оно не денется. Дождется.
В затухающем сигнале «улья» я разглядел оттенок узнавания. Нас определили как равных себе. Нами заинтересовались. И черт меня побери, если система оценок «улья» не была вполне человеческой. То ли Сара там рулила, то ли очень сильно влияла на поведение конгломерата. Сначала она дико испугалась, уразумев, что люди подобрались вплотную и увидели «тарелку». Потом сообразила, что мы не похожи на обычных людей. И сделала выбор — сначала поговорить.
Надеюсь, по итогам разговора она не попытается натравить на нас свой «улей». У этих гадов черепа крепкие, все ноги отобьем. И руки.
— Жива девка-то, — оценил Билли.
— А ты сомневался?
— Вот бы ее десантировать в болото с крокодилами!
— Лучше натравить ее на колорадского жука.
— А еще лучше — ремня ей! — заключил Билли.
Это он от меня нахватался. Для нормального американца сама мысль, что несовершеннолетнего можно выпороть — дикость. Но дикость крайне соблазнительная. У русских наоборот. Идея дать заигравшемуся чаду ремня никого не пугает. Но у нас бьют детей, насколько я знаю, год от года все меньше, а у них — все больше.
В результате имеем две нации с одинаковыми претензиями на мировое господство и Правильное Понимание Всего. Нации-зеркала, нации-противовесы. Иногда мне кажется, что остальной мир считает американцев и русских придурками вполне обоснованно. К счастью, мы еще тупые и злобные придурки. А то бы в нас все пальцами тыкали. Средними.
Пятно на краю острова увеличивается в размерах. Футов сто в поперечнике. Стандартный аппарат малого тоннажа.
Кой черт занесла его сюда нелегкая, думаю я. А у самого все клокочет внутри. Прямо как утром, когда захотелось выпрыгнуть из атмосферы.
Неужели есть контакт? Из-за какой-то дурацкой случайности. По официальной версии, Земля для этих — вроде заправочной базы. Они тут болтаются над «точками силы», энергию набирают. Мы, люди-человеки, им не нужны.
А мы так хотим оказаться нужными!
И еще мы — точнее, узкий круг посвященных — мечтаем вломить им зверски, чтобы клочья полетели. За все хорошее. В первую очередь, за то, что нас заперли в пределах лунной орбиты. Возможно, они и правда хотят как лучше. Они не могут не знать, что люди от космоса мрут. Но кто-то выживает! Вот мы с Билли, например. И даже если рассказать человечеству всю правду о смертельном риске, который ждет за отметкой в полмиллиона километров — найдутся тысячи добровольцев. Это будет ужасно, неполиткорректно, бесчеловечно. Успешно переболеет от силы тридцать процентов. Но появится достаточно материала, чтобы разобраться: с чем мы сталкиваемся, каким именно образом это меняет нас. И появится надежда.
Ведь несмотря на сегодняшнее как-бы-равновесие, пока человечество искусственно «приземлено», опасность последней мировой войны остается. Нам надо летать. Иначе мы убьем себя…
Дыхание выровнялось, нервишки успокоились, к острову я подошел с холодной головой. Правда, с нее текло. Мы выиграли много времени, пробежавшись по жаре, и поймали-таки своего «клиента». Но физически я устал неадекватно.
Ну, вот оно. Наехав краем на берег острова, в болоте лежала, чуть криво, летающая тарелка. Посадочные ноги были втянуты, люки закрыты. Судя по следам, оставшимся в трясине, аппарат сюда по большей части приплыл. Хотя несколько коротких подлетов ему удались.
Билли сбросил верх комбинезона, снял футболку и выжал ее с громким плеском. Покрутил над головой, разгоняя мошкару. Снова оделся. Подошел к тарелке. От души врезал сапогом по серебристому борту. И заорал во всю глотку, так, что над болотом разнеслось эхо:
— Сара, открывай!!! Абрам пришел!!!
Я плюхнулся задом на траву и потянул из-под воротника загубник фляги. У меня не было ни сил, ни желания комментировать реплику Билли.
— А потише нельзя, Абрам? — спросил из-за кустов девчоночий голосок, донельзя серьезный, даже мрачный.
— Соси бензин, — посоветовал «Абрам».
Как многие взрослые, но малость инфантильные мужчины, Билли терпеть не может, когда ему советуют вести себя потише.
Среда. После полудня
Билли стоит, набычившись, уперши руки в бока, и мне нелегко заставить его расслабиться и сесть. Главное сейчас делать вид, что всё нормально. Мы не можем провести ментальный допрос, значит, надо опутывать девочку паутиной слов.
— Сара, — говорю, — ты извини, что мы без приглашения, но понимаешь, мама волнуется.
Нельзя выглядеть опасными. Никакой агрессии ни во взгляде, ни даже в мыслях. Сара знала, что кто-то придет за ней. А мы вот не такие. Мы в гости.
— Я Айвен. Это Вильям. Кажется, ты хочешь пить?
Сую руку за пазуху, отстегиваю флягу.
— А почему он сказал, что его зовут Абрам?
— Это шутка такая…
Девочка не спеша подходит ко мне и берет флягу.
Карикатурная свита девочки ковыляет за ней следом.
Очень грязная Белоснежка и семь гномов в серебристых комбинезонах.
У меня внутри пусто и чисто, я ровный, как футбольное поле. Только две эмоции — спокойное внимание и желание помочь. Других не было никогда. Я в жизни не ненавидел.
Особенно я не ненавидел этих уродов. Я их так не ненавидел, как они не могут себе представить.
Впрочем, они действительно не могут, потому что им эмоции недоступны. В их примитивных мозгах, растянутых тонкой пленкой по костяным полушариям под черепами, не предусмотрено вместилище для бессознательного.
Бездушные твари, несчастные биороботы. Собственно, они ни в чем не виноваты. Наши претензии следует адресовать хозяевам.
Кажется, Билли сейчас надорвется от могучей любви к этим уродцам. Зря он так переигрывает.
Сара пьет из моей фляги. За спиной девочки стоят полукругом семеро особей ростом от трех до четырех футов. Длинные руки, короткие ноги, вдавленные в плечи шлемы комбинезонов, темные очки-светофильтры, как на наших защитных масках.
Поубивал бы.
В воздухе ощущается легкое напряжение, игривое такое, как обычно, когда сходятся равные соперники и прикидывают — а не подраться ли?
Еще в воздухе роятся кровососущие насекомые. Мы с Билли машинально отмахиваемся от них. А у Сары грязная мордашка намазана репеллентом, конечно.
Мордашка довольно милая, но слишком много от мистера Сэйера. Не получится из Сары королева выпускного бала. Девочка об этом смутно догадывается, но ей все равно. Она себя давно отделила от рода человеческого, и в этом нет ее вины, поскольку род человеческий первый начал.