Обходя ее машину сзади, справа от номерного знака я заметил стакер: «Из хаоса — порядок».
«Да, конечно, — подумал я. — Тебе легко говорить».
Весь следующий день я был настолько рассеян, что сделал нечто, чего со мной не случалось со времен колледжа: не успел сдать текст в срок. У меня остановились часы (им вообще со мной плохо живется), и о времени я вспомнил, лишь глянув на настенные часы, когда заканчивал возиться с какой-то административной писаниной. Это была рутинная заметка для криминальной хроники, но мне пришлось вынести двадцать минут лагерных нотаций от заведующей редакцией, прежде чем меня отпустили домой.
А дома оказалось, что Гус залез в мусор, который я забыл выбросить, и разнес его по всему дому. Я наорал на пса, хотя виноват был, в сущности, сам. Он забрался под кровать, чего не делал с тех пор, когда мы с Мойрой ссорились.
Я уговорил его выйти и объяснил, что он хороший пес, без сомнения, окончательно его запутав. Алкоголем я никогда не увлекался, но в тот вечер решил, что это недостаток. Я отчаянно хотел забыться. Кино по кабельному каналу не смогло отвлечь меня от мыслей об энтропийных возмущениях. Я пытался сосредоточиться на словах Старр или на собственном анамнезе несчастных случаев, но внимание то и дело отвлекалось на что-нибудь еще — скакало, как плоский камень по поверхности пруда.
Наконец я надел спортивные штаны, поставил в CD-плеер альбом Билли Брэгга и отправился на пробежку. Дождя не было, зато туман стоял такой густой, что я моментально промок до нитки.
Я бежал по Хай-стрит в сторону реки, несся в темноте, а музыка в наушниках ревела, что есть мочи. Выбравшись на дорожку вдоль Уильяметта, я немного притормозил и повернул на восток. Благодаря уханью собственного сердца, музыке и густой пелене тумана, простиравшейся от одного фонаря до другого, я чувствовал себя полностью отрезанным от мира.
Мне понадобилось почти полчаса, чтобы пробежать трехмильный круг, который заканчивался на моей улице. Последние сто ярдов я прошел на дрожащих ногах и рухнул наконец на собственное крыльцо.
Как только я снял наушники, в ушах у меня зазвенела туманная тишина. Я просидел минут двадцать, давая пульсу вернуться к норме и вообще ни о чем не думая. Когда мне удалось подняться на ноги, я вошел в дом и упал в кровать, мокрый, потный и вымотанный. Кажется, за всю ночь я даже не перевернулся на другой бок.
Мне снились Линда Забо и Старр. Насколько я знал, в реальной жизни они никогда не встречались, но в моем сне болтали и доставали учебники из соседних шкафчиков в школьной раздевалке. На обложках учебников были странные письмена — я никак не мог их разобрать. Проснулся я растерянный, в убеждении, что если включу свет, то смогу прочитать названия.
Чтобы встать с кровати, пришлось перебраться через Гуса. Выкопав из кармана куртки сотовый, я позвонил Старр.
— Привет. — Она подняла трубку на первом же звонке, и голос у нее был такой, словно она давно проснулась.
— Ты где заканчивала школу? — спросил я.
— Честно говоря, нигде. Ну, я получила домашнее образование, не знаю, как еще лучше сказать.
На мой взгляд человека с побережья, «домашнее образование» равнялось промыванию мозгов религиозными фундаменталистами, считающими: если Земле действительно больше 6000 лет, этот факт раз и навсегда морально развратит их детей. Это никак не укладывалось в то, что я знал о Старр.
— Так и слышу, как у тебя в голове вращаются колесики, — весело сказала она. — Я воспитывалась в монастыре цистерианок. Не школа в строгом смысле слова, но и не дом. А колледж стал для меня школой. До сих пор удивляюсь такой системе обучения.
— Никогда не знал никого, кто вырос бы в монастыре.
— Ага, — рассмеялась она. — Я это не слишком рекламирую, мальчики обычно сразу сникают… А ты не собираешься объяснить, зачем тебе в половине четвертого утра понадобилось знать, где я заканчивала школу?
— Ты мне приснилась.
— В эротичном форменном фартучке?
— Нет! Это не такой сон. Нет, мне снились ты и Забо. Во сне это казалось важным, но теперь я не понимаю почему.
К тому времени я уже окончательно пришел в себя и успел смутиться, что позвонил Старр в такую рань, только чтобы пересказать ей сон.
— Извини, что разбудил, — закончил я.
— В знак примирения можешь привезти завтрак. Я очень люблю рогалики и сырковую массу с изюмом и грецким орехом.
Наскоро приняв душ, я заехал в «Сдобный рогалик» по пути к Старр. Она жила в небольшом квартале старых домов к югу от университета. Солнце еще не поднялось над периной облаков, и в тихом утреннем свете молодая листва обрамлявших улицу белых дубов и вязов лучилась зеленью.
Двухэтажный викторианский дом Старр казался свежевыкрашенным. Она встретила меня в дверях, одетая в джинсы, футболку с Одиноким Рейнджером и бейсболку «Юджин Эмеральдс».
— Обожаю доставку на дом, — сказала она. — Пошли завтракать, пока солнце еще не ушло с кухни. Экскурсию по дому оставим на потом.
Она налила кофе из старомодной кофеварки в толстые разномастные кружки с какими-то неведомыми гербами на боках. Кофе был обжигающе горячим, и я долил себе молока из молочника в форме сидящей коровы. Пока она доставала привезенные мной сок, сырковую массу и рогалики, я осматривал кухню. Все здесь было старомодным, но ухоженным, включая линолеум с рисунком, который я в последний раз видел в детстве — в доме моей бабушки. В общем, дом производил впечатление тепла и уюта, — к такому стремятся, но редко достигают рестораны в духе «ностальжи».
— Я рада, что ты позвонил, — сказала Старр, когда мы уже сидели друг напротив друга. — Я немного волновалась за тебя после нашей поездки.
От ее близости сердце у меня забилось сильнее. Старр недавно приняла душ, и от нее пахло шампунем. Она была босиком, ее грудь свободно колыхалась под футболкой.
— Все еще не знаю, что и думать, — сказал я. — С одной стороны, нужно признать, в моих несчастных случаях уйма совпадений. Но я все еще не могу проглотить, что они моя вина, если не считать, конечно, неловкости, или плохого ухода за вещами, или еще чего-нибудь.
— А как насчет «дворника» в моей машине? — спросила она. — Или витрины в полицейском участке?
— Ты права. Не представляю, как это остановить.
Я не мог даже подобрать слов, так меня пугала подобная бесконтрольность.
— И вообще ты считаешь, что моя «неуклюжесть» связана с исследованиями Забо, то есть… с локализованными энтропийными возмущениями? — Термин все еще не шел у меня с языка. — Мы даже не знаем, в чем именно заключается ее теория. У нас есть только нематематическое ее объяснение от профессора Шенка, то есть из вторых рук. И не понимаю, как я мог устроить так, чтобы познакомиться с тобой, Эрлом и…
— Во-первых, я не считаю, что дело целиком и полностью в тебе, — вмешалась Старр. — С Эрлом ты познакомился благодаря мне, и физикой я заинтересовалась не из-за тебя. А действительно ли твои несчастные случаи являются энтропийными возмущениями или нет… должна сказать, что у нас накопилось немало экспериментальных данных. И Забо мертва. Все равно есть шанс, что это чистая случайность: неудачный взлом или еще что-то.
Взглянув мне в лицо, она осеклась.
Уже минуты три я просидел с открытым ртом, когда Старр решилась вывести меня из оцепенения:
— Что? Говори же!
— Ты знаешь, поначалу я сопротивлялся, не верил в возможность того, что убийство Забо как-то связано с ее работой, но теперь начал сомневаться. Шенк назвал ее хорошим экспериментатором. Что если она сконструировала устройство для создания этих энтропийных возмущений?
— И из-за него ее убили? — спросила Старр.
— Знаю, знаю. — Я невольно улыбнулся ее скепсису. — Интриги в научном мире опасны, но не настолько же. Квартира еще считается местом преступления?
— Печати вчера сняли, — сообщила Старр, — но сомневаюсь, что владелец успел там что-то поменять.
— Можно туда съездить? Ты сумеешь получить записи КВЭЮ?
Сокращение означало Комитет по водо-и электроснабжению Юджина, мне хотелось взглянуть на счета Забо за электричество.