— Проклятое гнилое дерево, — сказал он в дверях. — Вам чертовски повезло, мисс.
Как и все остальные, он предположил, что дерево упало рядом со Старр и разбилось в щепы. Какое еще тут возможно объяснение?
Мы вернулись на кухню, где я рухнул на стул, на котором сидел утром. Я чувствовал себя совершенно измотанным. Старр взяла мои руки в свои.
— Я так испугался, — сказал я. Мне нужно было это произнести. — Я испугался за тебя и на мгновение пришел в ужас оттого, что это я заставил упасть дерево. Но дело было не во мне.
— Знаю, — отозвалась Старр. Руки у нее были теплые, мне хотелось заплакать.
— Откуда ты можешь знать? Ведь именно этого я все время боюсь. Боюсь причинить кому-то вред. Боюсь причинить вред тебе.
— Наверное, ты прав. Ты не можешь остановить эти взбрыки энтропии, как не можешь перестать дышать, — заключила она. — Но ведь раньше ты никому не причинял вреда, верно?
— Верно, — признал я, — но…
— Даже своей бывшей жене, — продолжала Старр, — которая, насколько я поняла, способна довести до белого каления папу Римского в день Пасхи. — Она покачала головой. — Я уже полгода твердила соседям, что дерево надо срубить. По ночам я иногда слышала, как оно скрипит на ветру. Рано или поздно оно бы на кого-нибудь упало.
Она встала.
— Пойдем наверх. Хочу тебе кое-что показать.
Ее спальня, как и все остальное в доме, была старомодной, но безупречно ухоженной. Усадив меня на латунную кровать, она принялась рыться в стопке виниловых пластинок возле дряхлого проигрывателя.
— Вот, — сказала она, вынимая наконец одну пластинку из конверта — «Биттлз». «Клуб одиноких сердец сержанта Пеппера».
Поставив пластинку на проигрыватель, она села рядом со мной.
— Сестра Одиль подарила мне этот альбом на мой тринадцатый день рождения. Два года я крутила его каждый день.
Я сидел в теплой уютной спальне и слушал старинную пластинку, голова Старр покоилась у меня на плече. Музыка заставила меня вспомнить собственную юность, и я погрузился в ностальгию по тем дням. Прошло некоторое время, прежде чем я сообразил, что винил слишком уж хорошо звучит. Лучше, чем новый.
— Где ты нашла пластинку в таком состоянии?
— Я же тебе говорила. Это та самая пластинка. Она у меня с семьдесят четвертого.
— Не может…
— Нет, может. — Выпрямившись, она посмотрела мне в глаза. — Ты не единственный обладаешь особым даром. Мой, наверное, можно назвать локализованным энтропийным реверсированием. С самого детства я пыталась понять, почему я такая…
Тут многое стало на свои места: окружающие Старр чудесные старые вещи, ее увлечение физикой, ее почти мгновенное понимание, что происходит со мной во время «несчастных случаев».
— Я не совсем честно с тобой поступила, — продолжала она. — Мне следовало намекнуть тебе раньше. Вот почему я подтолкнула тебя к разговору о несчастных случаях. Вот почему я уверена, что не ты обрушил дерево.
Старр снова прислонилась к моему плечу, и я ее обнял.
— И давно ты узнала?
— Еще раньше, чем научилась читать. — Ее дыхание теплом овеяло мою щеку. — Мне было так одиноко.
Это обернулось еще одним откровением в день, полный открытий, — не говоря уже о том, что моя подруга едва не погибла. Не слишком ли для одного человека?
Но сейчас, сидя рядом со Старр, я впервые за долгое, долгое время не боялся, что мир рухнет мне на голову.
Перевела с английского Анна КОМАРИНЕЦ
© Robert J. Howe. Entropy's Girlfriend. 2005. Печатается с разрешения автора. Рассказ впервые опубликован в журнале «Analog» в 2005 г.
Джон Кессел
Это всё правда
Черный вибрирующий вентилятор на письменном столе кабинета начальника порта вздымал потоки горячего воздуха, шевелившие спортивную страничку. Ничего не скажешь, идеальный символ и места, и времени. Каждый раз, устремляя поток на начальника порта, вентилятор поднимал тонкие пряди его волос. Начальник изучил мои бумаги, сложил влажные листочки и протянул мне.
— О'кей. Яхта мистера Видора в конце второго ряда, — сообщил он, показывая в окно на забитый судами причал: — Вон та, большая, черная. — Остальные члены команды на борту?
— Понятия не имею, — буркнул он, прихлебывая охлажденный чай и ставя запотевший стакан на кольцо влаги, расплывшееся как раз на таблице чемпионата по бейсболу.
На полу рядом со столом лежала первая страница. «Очередное воздушно-морское сражение бушует на Соломоновых островах. Контратака японцев на Гуадалканале».
Я вышел на причал, повесил на плечо сумку и направился к яхте. Солнце припекало макушку, и воротничок рубашки пропитался потом. Пришлось вытащить из кармана бандану и вытереть лоб. Местечко оказалось здорово оживленным, особенно для середины недели. Куча голливудских типов собиралась либо провести здесь день, либо начать долгий ранний уик-энд. На противоположной стороне гавани танкеры подтягивались к нефтеочистительному заводу.
«Синара» была двухмачтовой шхуной, длиной девяносто шесть футов, с командой из четырех человек и каютами на десять. Большая яхта была явной показухой, демонстрацией чистейшего тщеславия, но Кинг Видор считался одним из наиболее преуспевающих голливудских режиссеров, и хотя пользовался славой человека бережливого до скупости, все же отличался способностью потакать собственным капризам.
Блондинистый парнишка, которого к этому времени давно уже должны были загрести в армию, драил медные детали и, когда я поднялся по сходням, лениво вскинул глаза. Я нырнул в открытый люк и оказался в проходе, обшитом лакированными дубовыми панелями, откуда проследовал в рубку. Там и нашел капитана, склонившегося над картами.
— Мистер Онслоу?
Капитан поднял голову. Волосы с проседью. Наверное, пятьдесят с хвостиком.
— Вы кто?
— Дэвид Ферроу, — представился я, протягивая документы. — Мистер Уэллс прислал меня помочь в этом круизе.
— Интересно, почему я никогда о вас не слышал?
— Он должен был вам позвонить. Может, попросил мистера Видора связаться с вами?
— Никто мне и слова не сказал.
— В таком случае, вам следовало бы позвонить мистеру Уэллсу.
Онслоу взглянул на меня, снова уткнулся в бумаги, среди которых находилось подложное письмо от Уэллса, характеризующее меня как достаточно опытного моряка. Онслоу явно не желал звонить Уэллсу и нарываться на выволочку.
— Он сказал, чего от вас ожидают?
— В основном, помогать коку с обедами.
— Бросьте ваши пожитки в каюту команды на корме, а потом возвращайтесь, — велел он.
Я нашел свободную койку и положил сумку с переносным прибором в рундук под нею. Замков здесь не было, так что приходилось рисковать.
Онслоу представил меня коку Маноло, который немедленно подрядил новичка таскать на борт продукты, птицу и ящик с вином, присланным устроителем званых мероприятий. Когда я доложил, что Уэллс велел мне обслуживать столики, он облегченно улыбнулся. В середине дня прибыл с женой и дочерью Чарлз Кернер, глава производственного отдела «РКО». Очевидно, они ожидали более торжественного приема, но на яхте не оказалось никого, кроме команды, поэтому Кернер, ворча, уселся за столик красного дерева на корме. Маноло выдал мне белый пиджак и велел отнести гостю напитки. Жена спокойно обмахивалась веером из пальмовых листьев, а дочь, нескладный подросток лет двенадцати-тринадцати, сплошные колени и локти, обследовала шхуну.
Час спустя к причалу подкатил темно-бордовый «паккард», откуда вышел Уэллс в сопровождении стройной брюнетки. Судя по журнальным фотографиям, это была его ассистентка Шифра Харан.
— Чарлз, — прогремел он, заключая Кернера в медвежьи объятия.
— До чего же здорово вновь тебя видеть!
Я заметил, что он возвышался над Кернером на целую голову. Тот представил его своей жене Мэри.
На Уэллсе был легкий костюм. Темные волосы доходили до плеч, а над верхней губой чернели усики, которые он отпустил в Бразилии — неудачная попытка изобразить мачо. Высокий, больше шести футов роста, с заметным животиком, но почти без признаков чудовищного ожирения, омрачившего все его будущее. Огромная голова, круглые щеки, прекрасно вылепленные губы и миндалевидные монголоидные глаза.