— Мама, но я хочу посмотреть фильм, — заупрямилась Барбара.
— Думаю, тебе тоже пора в постель, — отрезал Кернер.
— Нет, позволь ей посмотреть, — попросил Уэллс. — Фильм, может быть, немного мрачен, но ничего предосудительного.
— Не желаю, чтобы она смотрела мрачные фильмы, — проворчал Кернер.
Уэллс сжал кулаки и сказал уже тише:
— Жизнь вообще довольно мрачная штука.
— В том-то и дело, — кивнул Кернер, не подозревая, что ступает по тонкому льду. — Идет война. Люди не хотят новых тревог, — и, немного подумав, добавил: — Если вообще чего-нибудь хотят.
— Что ты сказал?
Кернер, который в этот момент как раз усаживался, повернулся спиной к Уэллсу.
— Что? — бросил он, выпрямляясь и оборачиваясь.
Уэллс протиснулся мимо Харан и резкими, порывистыми движениями принялся снимать ролик с проектора.
— Забудь, Шифра. К чему расстилаться перед филистером?
— Что такое филистер? — нарушила Барбара напряженное молчание.
— Филистер, моя дорогая девочка, — пояснил Уэллс, — приодетый вариант идиота. Филистер не отличит шедевра от хот-дога. А тебе выпало счастье иметь в отцах полного и законченного филистера.
— С меня, пожалуй, довольно, — пробормотал Кернер.
— С ТЕБЯ довольно? — прогремел Уэллс. — МЕНЯ тошнит от всей вашей шайки алчных стяжателей, лжецов и обманщиков. Когда кто-нибудь из вас сдержал данное мне слово? Когда? Предатели!
Качнувшись вперед, он смел со стола проектор. Жена и дочь Кернера, испуганные грохотом, бросились прочь. Харан, которая, очевидно, видывала и не такое, даже не пыталась урезонить босса. Лицо Кернера побагровело.
— Все, хватит! — объявил он. — В толк не возьму, что заставило меня подвергнуть свою семью испытанию общением с безумцем вроде тебя! И если мое слово хоть что-то весит, тебе больше никогда не работать в Голливуде.
— Ты, ублюдок! Не нуждаюсь я в твоем разрешении!
Кернер ткнул пальцем во вздымавшуюся грудь Уэллса.
— А знаешь, что говорят в каждом клубе города? Там говорят: «В борьбе с Уэллсом любые средства хороши». — И, повернувшись к съежившейся секретарше, добавил: — Доброй ночи, мисс Харан. — После чего проследовал за женой и дочерью в свою каюту.
Уэллс стоял неподвижно. Я оторвался от окна и поднялся в рубку.
— Что там такое? — спросил вахтенный.
— Мистер Уэллс только что столкнулся с айсбергом. Не волнуйся, мы пока не тонем.
«Роузбад» имеет одно и то же значение что в английском, что в немецком — розовый бутон.
Моя матушка воображала себя художницей и была связана с «Сент Лье», сетью арт-салонов, спонсируемых Брюсселем, так что я вырос в убогой галлерее Швабинга, где она выставляла свои поблекшие виртуальности. Помню, одной из них была скульптура вагины, в самой середке которой голографический проектор выдавал образы, менявшиеся каждый раз, когда мимо проходил новый посетитель. Одним из них был мужской рот с усиками над верхней губой, шептавший «роузбад».
Было ясно, что это изображение откуда-то передрали и что говоривший не был немцем, но тогда я не знал, кто он. Только уехав из Мюнхена, чтобы поступить на кинематографический факультет нью-йоркского университета, я увидел «Гражданина Кейна».
Я намеревался стать художником, каким так и не стала мать, никоим образом не связанным со старой Европой или забытым Богом двадцатым веком. Я был умен, проворен и убедителен. И мог создать прекрасное видение единства Искусства и Коммерции для любого потенциального спонсора, так что вышеуказанный спонсор просто изнемогал от желания выложить денежки. К двадцати шести годам я сделал два фильма: «Крепость одиночества» и «Слова Христа в красном». «Слова…» даже получили премию за лучший сценарий на кинофестивале в Триесте в 2.037 году. Я стал широко известен в узких кругах, но не заработал и десяти центов. И если не считать этих узких кругов, никто не видел моих фильмов.
Я твердил себе, что публика — дура, а мир — вообще хаос; искусство в этом безумном мире имеет ничтожный шанс, а единственные люди, которым удается делать деньги — это те, кто навострился создавать сладенькие фантазии. Но тут настала эра путешествий во времени, и какие бы преимущества ни получило общество, для кинематографии это стало настоящим несчастьем. Коммерческие фильмы мог делать лишь тот, кому удавалось залучить Элизабет Тейлор или Джона Уэйна. В общем, я устал болтаться вне поля зрения радара. В тридцать лет я хорошенько рассмотрел себя в зеркале и нашел работу в «Метро» — в качестве охотника за талантами.
Звучит довольно приемлемо, верно?
Но это всего лишь иная сторона моей карьеры. Вот послушайте-ка: я неплохо играл в теннис, но мой бэкхенд [4]всегда был слабым, и сколько бы я над ним ни работал, он все равно не будет первоклассным. В ключевой момент каждой партии противник посылал мяч влево, и эта чертова ленточка на сетке словно сама собой поднималась, чтобы проглотить мою подачу. Словом, гениального спортсмена из меня не вышло, как ни старайся. Вот поэтому и фильмы, и диски, и награда Триеста пылились в глубине чулана.
Я как раз переносил содержимое этого чулана в коробки, когда пришел вызов. Голова у меня болела так, словно кто-то вколачивал в мозг раскаленные гвозди, а тут еще и Мойра, моя квартирная хозяйка, торчала в дверях, читая мне нотации. Те вещи, которые можно было толкнуть на интернет-аукционе, уже были проданы на интернет-аукционе, а я успел задолжать ей за полгода.
Мои очки, лежавшие на тумбочке, запищали. Сигнальная лампочка на дужке замигала.
— А я думала, ваше обслуживание аннулировано, — заметила Мойра.
— Так оно и есть.
Я нашарил очки, сел на пол и насадил их на нос. Желудок опасно дернулся. Стена квартиры растаяла, предъявив изображение Гленды, моего персонального цифрового секретаря. Программируя Гленду, я придал ей внешность Луизы Брукс.
— Вам звонят из «Вэнником, Лтд», — сообщила она. — Роузтраш Вэннис хочет с вами поговорить.
Я снял очки.
— Мойра, дорогая, оставьте меня минут на пять, договорились?
— Кем бы там ни была эта особа, надеюсь, она брала у вас взаймы и теперь честно вернет долг, — ехидно ухмыльнулась Мойра, но все же ушла.
Я порылся в хламе на тумбочке, нашел новый шприц и сделал себе укол. Сердце забухало в груди, глаза наконец открылись. Я поспешно надел очки.
— О'кей.
Гленда поблекла, и ее место заняло прелестное лицо Вэннис.
— Дет! Ты здесь?
— Совершенно верно. Как ты меня нашла?
— Пришлось оплатить счета за телефон. Может, дашь взглянуть на себя?
Комната служила неопровержимым свидетельством моего грядущего выселения, и я не хотел, чтобы она это видела.
— Не выйдет. Чем могу помочь?
— Хочу дать тебе кое-какую работенку.
После того как я помог Стерджесу бежать со студии, Вэннис поклялась, что больше я никогда не буду на нее работать. Но страсть к кино брала верх над безжалостным коммерческим умом, и я получил еще пару заказов. Однако последние полгода дела обстояли так, словно я вообще больше нигде не раздобуду никакой работы.
— Я здорово занят, Роузтраш.
— Слишком занят, чтобы оплатить собственный телефонный счет?
Я сдался.
— Что тебе нужно?
— Хочу, чтобы ты положил конец этой канители с Уэллсом.
Должно быть, ссора с Роузтраш несколько выбила меня из колеи.
Поэтому я и не был в курсе того, о чем знал весь город: очередная попытка заарканить Орсона Уэллса с треском провалилась. Четыре раза охотники за талантами отправлялись в прошлое вербовать очередную ипостась Уэллса, и четыре раза все закончилось провалом.
«Нет», — отказался сорокадвухлетний Уэллс, несмотря на изгнание со студии «Юниверсал» после «Печати зла».
Очередная попытка была сделана в 1972-м, когда Полин Кел напрочь уничтожила его репутацию.
«Нет», — заявил он.
«Метро» пошло даже на то, чтобы отправить Дарлу Рашнамурти с заданием соблазнить его в тридцать восьмом, когда Уэллс был еще двадцатитрехлетним вундеркиндом. Между Дарлой и тогдашней версией Уэллса завязался неудержимый роман, но ее трофеями оказались всего лишь сексвидео, ставшее хитом в интернете, и несколько подробностей для книги мемуаров. Я все это знал, и Роузтраш знала, что я знаю, но, черт побери, какое это имеет значение? Мне необходима работа.