Коснувшись запястья, я отвернулся от стены и коконов, которые она защищала.
Нужно идти домой, к Лие. Холод обжигал лицо, как наждачная бумага, кусался сквозь поношенную куртку. Хайме и его новости могут подождать.
Я отошел от стены. Наверху, над моей головой, молодые парни и девушки отталкивались от дюрапласта, стараясь взлететь.
Возвращение домой заняло всего четверть часа. Я сел рядом с Лией, ожидая, когда она проснется. Пришлось ждать почти три часа, прежде чем она пошевелилась. Нужно что-то делать, и лучше всего начать прямо сейчас. Плевать, сколько бы это ни стоило.
— Мы идем к доктору, — объявил я, когда она наконец открыла глаза.
Больничные анализы стоили мне целого года работы. Все еще шатаясь от горечи потери и бессонницы, я ввалился на строительную площадку без пяти шесть. Серый ком гнева вращался за глазными яблоками, отталкивая окружавший меня холод. Я устал работать в игре.
Первые анализы не дали определенного результата. Доктор, молодая женщина, индианка с короткими черными волосами, с легким акцентом, призналась, что за последнее время видела слишком много подобных случаев. Это не был ни туберкулез, ни пневмония, ни вирус, но, видимо, сочетание определенных элементов всех трех инфекций. И от этой болезни, похоже, не нашли средств. Доктор обещала продержать Лию подольше и нервно протянула мне счетчик очков. Стараясь оставаться спокойным, я сунул запястье в металлическое сочленение счетчика и отвернулся, когда количество очков стало стремительно уменьшаться. Этот раунд я проиграл.
Оказавшись на площадке в окружении глыб старых стен, нагроможденных на земле, где когда-то стояло здание, я влил в горло горячий кофе и сморгнул — в глаза словно песку насыпали. Сегодня нас опять было только четверо. Приходилось очищать территорию. Торопясь поскорее добраться до работы, я в полусне забыл резак в нашей лачуге.
— Эй, Маркус! — раздался чей-то голос. От неожиданности я подскочил, потому что не переставал думать о красноте глаз и синеве губ Лии в резком больничном освещении.
Слева стояла Нат, вопросительно глядя на меня.
— Ты в порядке?
— Да, — буркнул я, швырнув пустую чашку на груду обломков стен и прислушиваясь к шипению растворявшегося пластика. Нат, наверное, уже опрыскала нанодами эти обломки и глыбы. Все эти горы мусора исчезнут менее чем за два часа, а потом мы подготовим почву для строительной бригады, которая должна появиться сегодня после ланча.
Стены зашипели громче, уже поддаваясь влиянию нанодов, ускоряющих процесс разложения. Из-за угла разрушенного здания вышел Уоттс.
— Просто тяжелое утро, — ответил я, все еще оглядывая груду мусора. Моя чашка уже исчезла.
— Правда? — спросила Нат, еще не видя Уоттса. — Что…
— Вот как? — сказал Уоттс, вытягивая шею. — Я что-то пропустил?
— Ничего, — пробормотал я, подавив зевок.
Нат ответила Уоттсу долгим взглядом, после чего покачала головой.
— Слушайте, нам с Робертсом нужно осмотреть новую площадку. Сможете держать осаду, пока меня не будет?
— Конечно, — кивнул я, отступая от Уоттса.
Нат отошла, оставив меня с ним. Мы стояли, наблюдая, как растворяются остатки здания. Я едва держался на ногах. Глаза закрывались. Но тут имплант загудел.
Я отошел от Уоттса и поднес запястье к глазам. Это оказалась больница. Звонили по поводу Лии. Там не хватало мест, и они ничем не могли ей помочь. Просили ее забрать.
Я тупо уставился на запястье, пока слова бежали по экрану, повторяясь снова и снова. Врачи не могут ей помочь.
Уоттс стоял на краю груды обломков и полосовал самые большие глыбы резаком. Словно почувствовав мой взгляд, он оглянулся, и во рту снова стало кисло, как в тот момент, когда я оказался перед стеной.
— На что ты смотришь? — вырвалось у меня. Уши сверлило шипение нанодов.
— Интересно, кто тебе звонит? — тихо спросил он, прикрыв глаза. Только неизменная улыбка растягивала губы. — По-моему, нам запрещено отвечать на звонки во время работы.
У меня чесались руки схватить за грудки ухмылявшегося подонка. Но вместо этого я взглянул на запястье. На металлическую пластинку, внедренную в мое тело.
— Уоттс, — сухо процедил я. И понял, что был прав насчет него. Вот он — тот, кто заменил Квабе, пока Лия выкашливает легкие в больнице. В той самой больнице, где ей не могут помочь. И теперь здесь, прямо у нас под носом, торчит один из них!
— Не можешь на секунду одолжить резак? — попросил я.
Уоттс, не колеблясь, протянул мне резак.
— Таких, как я, уже больше, — выпалил он, выпуская резак. Улыбка исчезла. — Стена выморит всех вас, жалких людишек!
— Заткнись, — бросил я, включая резак, и, описав низкую дугу, располосовал Уоттса надвое.
Крови не было. Но не из-за способности резака мигом прижигать раны. Крови не было потому, что в Уоттсе вообще ее не имелось. Мое запястье загудело, как гнездо ос. Контролеры уже знали, что я наделал.
Сжав левую руку в дрожащий кулак, я нагнулся над Уоттсом и рискнул взглянуть на расплавленные внутренности его… этого… Проводки, микросхемы, чипы и розовато-коричневый дюрапласт, скрепленные вместе, в отсеченных друг от друга верхней и нижней частях его тела. Значит, Хайме был прав.
— Всего лишь стараюсь избежать вымирания, — прошептал я. Снова поднял резак и, задержав дыхание, отсек левую кисть, чуть выше запястья. Гудение и вибрация прекратились еще до того, как кисть ударилась о землю.
Крови не было. Только боль. Но такая, что я упал на колени. Зажал в себе вопль и оттолкнул кисть вместе с имплантом от половинок клон-раба. Кисть с тихим стуком упала в кипящую яму с нанодами.
Я научусь жить без нее.
Несмотря на боль, а может, именно благодаря ей, я чувствовал себя новым человеком. Будущее расстилалось передо мной: после того как я заберу Лию из больницы, мы уедем куда-нибудь, где нет стен, туда, где тепло и где все еще умеют лечить людей. Поселимся в маленьком домике без «умных» стен, рядом с океаном. И начнем жить. Впервые. И это будет стоить всех очков, которые я смогу заработать за всю свою жизнь.
Перевела с английского Татьяна ПЕРЦЕВА
© Michael Jasper. Working the Game. 2002. Печатается с разрешения автора.
Сергей Синякин
Странствующие гости табора
Семь разноцветных пыльных кибиток лениво тащились по степной дороге.
Лошади неторопливо мели копытами теплую пыль, а цыганский барон, сидевший в первой кибитке, ждал появления деревни, чтобы на глаз определить, стоит разбиваться около нее или будет лучше, если они проследуют без остановки. Усатый возница меланхолично напевал, изредка пощелкивая вожжами по крутым потным спинам лошадей, над которыми вились мошки.
Неприхотливая мелодия сопровождалась стуком копыт по сухой земле, скрипом осей, шелестом брезента кибиток и негромкими разговорами их обитателей.
Весна была, самый конец, когда кончаются дожди, сохнет земля, принявшая в свое чрево зерно будущих урожаев, и вылетают из летков пчелы, уставшие за зиму от безделья и стосковавшиеся по цветам. А в степи уже открыл розово-желтые пасти львиный зев, душно зацвел в балочках розово-белый горошек, и шиповник раскрылся розовым цветом навстречу приближающемуся лету.
Что и говорить, бесконечна дорога, полна земля странствий, до которых падка и податлива цыганская душа. Сколько странствует по земле цыган, столько видит он в своей жизни, кочуя из страны в страну, знакомясь с чужыми и чуждыми ему обычаями и нравами, украшая бедный свой язык непривычными чужими словами, а земля раскрывается ему, как раскрывается женщина любимому, как открывается глазами звезд ночное небо пытливому и жадному взгляду. Пылит табор, скрипят оси, смотрят на цыганские странствия звезды с высоты, солнце жарит потные конские спины, и не кончается дорога — ведь цыганские странствия бесконечны, и когда навсегда уходит к Богу [4]пожившая свое душа цыгана, ступают на вечную дорогу дети, а за ними внуки, а там уж и внуки внуков — им тоже приходится познать бесконечный путь.
3
(Здесь и далее прим. авт.)
4
У каждого цыгана детская душа и свой Бог, потому и живут они славно — с достоинством и без оглядки.