Джону было двадцать восемь лет, и он мучался, дописывая диссертацию по теоретической физике, которую ему предстояло защищать в Стэнфордском университете. В средней школе Джон пользовался репутацией чародея в области точных наук, а когда поступил в колледж, ему очень скоро, хотя и довольно случайно, попалась на глаза одна замечательная вещь. Это была вдрызг затрепанная книжица в мягкой обложке под названием «Тридцать лет, которые потрясли физику», написанная человеком по имени Георгий Гамов. Автор оказался весьма известным ученым, и благодаря его популярной книге Джон заболел неизлечимой страстью к физике в ее головоломном теоретическом аспекте. Ему безумно понравился неформальный стиль и восхитили авторские рисунки, но самое потрясающее впечатление осталось от документальных фотографий, иллюстрирующих текст.
В основном это моментальные снимки, сделанные Гамовым в разнообразных обстоятельствах. Любознательный читатель может посмотреть на Нильса Бора, несущегося верхом на допотопном мотоцикле с супругой на заднем сиденье, и на упорного Вернера Гейзенберга, совершающего заплыв, и на полуголого Энрико Ферми с невероятно волосатой грудью и в жутких старомодных трусах, отбивающего мощным взмахом ракетки теннисный мячик. И конечно, на самого Георгия Гамова собственной персоной, за компанию с Вольфгангом Паули блаженствующего на палубе прогулочного пароходика, который неспешно бороздит швейцарскую озерную гладь…
Все эти люди очень близко знали друг друга, вместе пили и горланили песни, и всем скопом эта теплая дружеская компашка породила и блестяще разработала квантовую механику. И как же ему тогда захотелось присоединиться к этим могучим умам! Добавить к их изысканным интеллектуальным конструктам собственные блестящие идеи и мысли!..
Но теперь Джон Артопулос почти безнадежно завяз в своей диссертации, ощущая себя бесплодным и опустошенным. И это его состояние только лишь усугублялось. Возможно, Джон попросту переутомился, однако все чаще и назойливей его посещала одна ужасающая мысль. Что в действительности чувство радостного вдохновения вкупе с теплой дружеской поддержкой и счастьем совместной интеллектуальной игры безвозвратно улетучились из теоретической физики.
Теперь Джон проводил свое время по большей части в одиночестве тесной рабочей кабинки Стэнфордского линейного ускорителя, именуемого SLAC, а по меньшей — в одиночестве своей тесной неуютной квартирки. Но по выходным он непременно навещал Хайди Эгрет, которая уютно обосновалась в просторной артистической студии, расположенной в северной части Беркли.
Хайди было двадцать восемь лет, и в последнее время она профессионально занималась живописью. Конечно, Хайди была еще чересчур молода, чтобы стать знаменитостью, но ее репутация неуклонно росла, и недавно один влиятельный критик из «Калифорнийского спектра» зачислил Хайди Эгрет в десятку молодых живописцев, на которых стоило бы на всякий случай положить глаз. Ее искусство быстро эволюционировало, чутко реагируя на прихоти арт-рынка, и хотя она не всегда попадала точно в яблочко, но куда-нибудь поблизости почти наверняка. Наибольшую популярность из всех ее живописных опусов завоевали абстрактные картины, выполненные в технике пуантилизма, каковую сама Хайди Эгрет предпочитала именовать «пиксельной трансформацией».
Знатоки расходились во мнениях по поводу ее работ. Одни вступали в оживленные дебаты касательно того, является ли ее пикселизм кардинально усовершенствованным или все-таки лишь слегка осовремененным вариантом теоретических измышлений художника-пуантилиста Сёра вековой давности. Другие спорили с пеной у рта, можно ли оценить ее творческие находки как почти гениальные или же они вообще никуда не годятся.
Но все соглашались с тем, что Хайди Эгрет, которая до живописи несколько лет с большим энтузиазмом занималась серфингом, сногсшибательна в самом буквальном смысле этого слова. Джон впервые встретился с Хайди в одну прекрасную и очень жаркую субботу на шумном пляжном междусобойчике — и был сражен наповал.
Это была та самая суббота, когда Эми Беллаква в первый раз столкнулась с Джоном Артопулосом. Их знакомство произошло на парковочном пятачке, расположенном на задах желтоватого оштукатуренного дома, и Эми была чрезвычайно занята тем, что изо всех сил пыталась втиснуть в свою компактную малолитражку пару немаленьких журнальных столиков. Круглый ей сравнительно легко удалось закатить в машину и надежно пристроить на боку, оперев на заднее сиденье ножками, но справиться с овальным, который был крупнее и тяжелее, оказалось труднее. Чем больше Эми старалась, тем сильней она обливалась потом. И в конце концов, опустив край столешницы на сиденье малолитражки, она непринужденно задрала свободной рукой подол своего трикотажного сарафанчика и вытерла мокрое, разгоряченное лицо.
Именно в данный момент и объявился из-за угла их общего дома новый квартирант со второго этажа. В пляжных шортах, черных солнечных очках и с полотняной сумкой. Сперва этот парень небрежно забросил сумку в окошко престарелого драндулета, а после повернулся к Эми и, снимая очки, вежливо вопросил:
— Я могу чем-то помочь?
— Надеюсь! — выпалила она раздраженно.
Эта возня заняла какое-то время, но совместными усилиями они успешно справились с задачей.
— Большое спасибо, — сказала Эми, воспользовавшись шансом прямо взглянуть незнакомцу в глаза, раз уж они не сражаются больше со столиками. — Они такие тяжелые из-за керамических плиток, — добавила она извиняющимся тоном и тут же пожалела. Только полная дуреха станет объяснять неглупому человеку очевидное.
— Но эти плитки отлично смотрятся, — заметил он. — Очень живописные столики.
— О!.. Спасибо. — Эми внезапно смутилась, осознав, что пропотевший тонкий трикотаж бессовестно облепил ее грудь. — Вообще-то я собираюсь продать их на блошином рынке, — поспешно сказала она и вежливо улыбнулась, ожидая, когда этот парень вернется к своему автомобилю. Тогда она сможет уехать с чистой совестью, не показавшись невоспитанной и неблагодарной.
Но вместо этого новый жилец сказал: «Я Джон Артопулос» и протянул ей руку, а она пожала ее и сказала в ответ: «Эми Беллаква», и тогда Джон спросил у нее, кем она работает на блошином рынке, а Эми расхохоталась и покачала головой.
— Нет-нет, я просто иногда бываю там! Если у меня вдруг появляются вещи на продажу. А вообще-то я работаю официанткой… то есть большую часть времени. Ну а ты?
— Работаю над диссертацией по теоретической физике, — со вздохом признался Джон.
— Как интересно!
— В самом деле?… — Он явно был изумлен.
— Конечно, — убежденно кивнула Эми. — Или ты не любишь свою теоретическую физику?
— Я-то как раз люблю. — Он усмехнулся. — Но другим она почему-то не кажется интересной… Считай, что ты первая!
Они еще немного поболтали о том и о сем, распрощались и разъехались каждый своей дорогой. Джон Артопулос отправился на пляжный междусобойчик, а Эми Беллаква поехала со столиками на блошиный рынок. И там она случайно заметила книжку в потрепанном переплете, на котором значилось: ШРЁДИНГЕР: ЖИЗНЬ И МЫСЛИ. Эми пролистала с десяток страниц и решительно купила ее.
Хайди Эгрет продемонстрировала свои картины Джону Артопулосу во время их второго свидания.
— Мне очень нравится колорит вот этой, — заметил Джон, указывая на одну из абстрактных работ, выполненную в технике пиксельной трансформации. — О чем она? Я имею в виду, что ты хотела сказать этой картиной?