— Черт возьми! Чуть не забыл!
Ему следовало явиться в рабочую кабинку при ускорителе ни минутой позднее пяти часов. Так что они сразу поехали назад, к своему дому с оштукатуренными стенами, причем Джон чувствовал себя довольно странно. У него было такое ощущение, будто он до недавнего момента жадно поглощал кубками изысканное искрящееся вино, а вовсе не беседовал за чашкой кофе с Эми в обычном кафетерии.
— Я хочу кое-что у тебя спросить, — сказала она, когда они повернули на свою улицу. — Я сейчас читаю биографию Шрёдингера…
— Правда? — поразился он.
— Да, я нашла эту книжку на блошином рынке. И я как раз дочитала до того места, где Эрвин разрабатывает эти волновые уравнения. И тогда мне вдруг пришло в голову… — тут она запнулась. — Просто мне стало очень интересно…
— Что именно? — подождав, спросил Джон.
— Шрёдингер был женат, ты знаешь, но это ему не мешало, — сказала Эми. — И вот однажды, во время рождественских каникул, он отправился на швейцарский горный курорт. А там случайно познакомился и сошелся с той женщиной, и вот тогда он сотворил все это.
— Что сотворил?
— Да все! Две недели Шрёдингер только тем и занимался, что любил эту женщину и писал волновые уравнения.
— В самом деле? Так оно и было?… Ты уверена?
Джон никогда ничего подобного не слышал и не знал, верить ей или нет.
— Так написано в книге, — сказала Эми. — Но никто до сих пор не ведает, как звали эту женщину. Никому не известно, кто же она такая.
— Я ничего этого не знал, — пробормотал удивленный Джон.
— И вот на что мне хотелось бы получить ответ… Скажи, ты можешь вычислить эту женщину Шрёдингера по виду и смыслу его волновых уравнений?
Пораженный, он бросил на Эми косой взгляд, дабы убедиться, что она вовсе не шутит. А затем коротко отрезал:
— Нет.
— Да, — возразила она спокойным непререкаемым голосом. — Но я так и думала, что ты это скажешь.
Они подкатили к своему дому, и Джон затормозил перед его парадным входом. Потом он энергично покачал головой — Нет! — и повернулся к Эми с таким видом, словно собирался произнести нечто нравоучительное. Джон даже приоткрыл рот, но, помешкав, закрыл. Слова никак не шли с его языка.
— Да, — сказала ему Эми твердо. — Я думаю, что она должна быть там, где-нибудь в его уравнениях.
Ловко выпрыгнув из машины, Эми грациозно повернулась к Джону и одарила его широкой лучезарной улыбкой. Затем они сообщили друг другу, какая это была замечательная мойка машин и какой замечательный перекусончик, помахали на прощание ручкой, и Джон Артопулос уехал, мысленно поучая себя: «Никогда, никогда не связывайся с сумасшедшей, друг мой, даже если она выглядит милой и очаровательной».
Хайди Эгрет на полставки преподавала живопись в колледже Современных искусств, что на севере Беркли, и однажды Хайди призналась Джону, как обрыдла ей такая работа. «Это всего лишь второсортная художественная школа с третьесортными учениками», — сказала она. Голос Хайди звучал немного невнятно, потому что она в это время лежала на животе, уткнувшись носом в розовый физкультурный мат.
— Они все такие ужасные материалисты, — пожаловалась ему Хайди. — Ну, то есть, я хочу сказать, абсолютно.Чистая идея искусства ради искусства недоступна их пониманию, им нужны только деньги, вот и все! Многие из моих студентов устроились на ночную работу, а теперь нахально храпят прямо в классе, нет, ты представляешь? Честное слово, я не шучу. Все они заявляют, что желают стать настоящими живописцами, и тут же спрашивают, как бы поскорей заработать на этом. Словно я о таком вообще когда-нибудь размышляла!.. Здесь уже хватит, достаточно, а теперь плечи, — деловито распорядилась она, имея в виду Джона Артопулоса, усердно делающего массаж спины.
Это была великолепная спина с равномерно распределенным загаром золотисто-персикового оттенка, свойственного лишь самым натуральным из блондинок. С точки зрения математики, она представляла собой сложную поверхность, построенную с такой топологической элегантностью, какая старику Евклиду даже не снилась. Особую пикантность этой спине придавал маленький татуированный трезубец Посейдона.
— Почему бы тебе не бросить этот дурацкий колледж? Ты могла бы тогда переехать ко мне, — высказался Джон, умащая свои трудовые ладони еще чуточкой массажного масла.
— Потому что на твои гроши мы будем голодать, — вздохнула Хайди. — И умрем с голоду.
— Ну тогда давай обедать по очереди, в целях экономии, — предложил он легкомысленно, возвращаясь к исполнению своего массажного долга. — Чур я по понедельникам, средам и пятницам! А ты по вторникам, четвергам и субботам. Но в воскресенье у нас будет совместный праздничный обед, идет?
— Эй! Не хочешь ли ты сказать, что я толстая? — встрепенулась Хайди, поднимая голову с мата. — Это намек, я тебя правильно поняла? — И она подозрительно уставилась на Джона.
— Нет-нет, что ты! Я совсем не то имел в виду.
Хайди расслабилась и вернулась в прежнее положение.
— Мы можем подождать, — невнятно произнесла она. — Через год после защиты у тебя будет, полагаю, уже достаточно приличный заработок.
— После защиты у меня будет постдокторат, — со вздохом возразил ей Джон. — А постдоки те же рабы, нисколько не лучше.
Позже он повел Хайди в ее любимый ресторан. Очень модное местечко с таинственным полумраком и тихой закадровой музыкой. В центре их столика поставили широкую приплюснутую вазу с водой, в которой плавали пять горящих свечей, коротких, но очень толстых. Когда они добрались до лимонного шербета, Хайди Эгрет задала Джону Артопулосу вопрос:
— Что такое постдокторат?
— Мой докторат закончится после защиты диссертации, — со вздохом объяснил ей Джон. — И тогда начнется постдокторат, ну а я стану постдоком. Как постдоку мне дадут исследовательскую работу в каком-нибудь месте, где я должен на практике доказать свою квалификацию. Это может продлиться два или три года, а бывает, и больше. Все постдоки тянут свою лямку как полноценные ученые, но платят им как студентам-выпускникам на учебной практике. Свое первое самостоятельное исследование я просто обязан провести в качестве постдока, а иначе… Тогда мне никогда не удастся завоевать действительно перспективное положение в науке. Собственно, это все.
— О! — произнесла Хайди наконец, глядя на Джона с мягкой симпатией. Потом она порывисто потянулась к нему через стол и нежно переплела со своими его нервные пальцы. — Мне правда очень жаль, — сказала она.