В-третьих, ты говорил, — он посмотрел на Марио, — что секции А, B и D «Лошадки» отправили на изучение, а С находится на орбите, так? — Эльт кивнул. — Я потому не видел этих трех секций, что через некоторое время их уничтожат вместе с полигоном, а С, по-видимому, уцелеет. И в-четвертых: я вижу вас и видел нашего президента Алерта. Вы трое переживете эту войну. Аперт — потому что у него есть глубокое убежище, а вы — потому что летите со мной. Именно так я это понимаю, — он ударил кулаком по колену.
— Ты ясновидящий, — заявил Марио после недолгого молчания.
Марат пожал плечами и не ответил. Они летели в тишине, прерываемой только писком автопилота.
— Я уверен, что послезавтра, когда полетят наши ракеты, начнется первый акт уничтожения Федерации. Союз выжжет нас до глубины двадцати метров! Подумайте… Я знаю, что это звучит бредом, но не нахожу другого объяснения.
— Ты мог бы все это рассказать командованию, — заметил Марио.
— Как же, так бы они и поверили! Или прикончили бы меня за распространение пораженческих настроений и измену, или засадили бы в дурдом, где я прожил бы до послезавтрашнего дня. Ты же сам не веришь в то, что говоришь.
— Наверное, но твоя гипотеза не подтверждена доказательствами, в ней есть пробелы. Я спросил, почему ты сначала меня не видел, а потом вдруг увидел?
— Я не могу этого объяснить, — Марат пожал плечами. — Если принять мою теорию, то ты не пережил этой войны, а потом что-то изменилось…
— Подожди! — Марио вскочил с кресла и стоял, всматриваясь в окно флаера. — Меня должны были в наказание перевести в корпус Коцца. Сас, судя по всему, планировал это заранее, поэтому ты меня и не видел. А потом ему пришлось меня освободить, чтобы я и дальше занимался тобой…
— Вот! — Марат тоже вскочил на ноги, забыв об оружии, они стояли друг против друга с сияющими глазами. — Понял? — закивал головой Марат и уселся обратно в кресло. — Я не знаю, на что наткнулся там, — он указал на небо, — на какое-то излучение, волны, складку пространства, времени, геометрии. Не знаю. Зато я полностью уверен в своеобразной логике того, с чем столкнулся, и хочу, насколько возможно, к этой логике приспособиться. А вы, если желаете, можете вернуться и рассказать обо всем Сасу. Я выпрыгну с парашютом. Но думаю, что ваше возвращение — это самоубийство. Я уверен: как только вы решите вернуться, то исчезнете с моих глаз вместе с флаером.
— Я лечу с тобой! — вдруг сказал Терек. — С какой стороны ни посмотри — мне не к чему возвращаться. С некоторого времени я плохо себя чувствовал в Федерации.
Эльт Марио сжал голову руками и оперся локтями о колени. Он потер лицо, сплюнул сквозь зубы и посмотрел сначала на Каломера, а затем на Буля.
— По-твоему, я смогу выжить только в том случае, если полечу в Союз. У меня нет аргументов, чтобы с тобой поспорить. По-видимому, ты прав.
Он отстегнул ремень с оружием и бросил его на пол перед Маратом. Терек начал отстегивать свой ремень, но Марат жестом остановил его.
— Эй? Зачем мне столько пушек? — он поднялся и бросил свой лазер на кресло. — Меняем курс?
— Наверное, придется, — сказал Марио и поднялся. — И еще одно: здесь есть аварийный радиопередатчик, и мне кажется, что нас слышали в штабе. А может быть, и не только там.
— Ха! — фыркнул Марат. — Это даже лучше. Они не смогут пожаловаться, что я их не предупредил. Я думал, мы передадим какое-то сообщение из Союза, но так даже лучше, — повторил он. — Только, наверное, все уже предопределено…
Изменение курса и передача открытым текстом просьбы о разрешении на посадку заняли у них несколько минут. Когда по бокам появились два флаера Союза, а два других зависли над их машиной, и Марио включил постоянные позиционные огни в знак того, что они готовы выполнить все предписания, Терек вдруг сказал:
— А если твой… наш… — поправился он, — побег и привел к войне?
— Я думал об этом, — сказал Марат Буль и стиснул челюсти. — У меня нет возможности проверить, но мне кажется, что все было решено намного раньше. Возможно, прежде чем мы родились, или прежде чем наши предки прилетели на Дугею, или прежде чем возник наш мир.
Перевел с польского Алексей ЯКИМЕНКО
© Eugeniusz Dębski. Krach operacji «Szept Tygrysa». 1988. Публикуется с разрешения автора.
Михаил Акимов
Итоги референдума
Последние двадцать минут поезд напоминал разведчика во вражеском тылу. Он продвигался едва ли не ползком, время от времени останавливаясь, словно проверяя, можно ли проползти еще немного или лучше затаиться и переждать. Андрей раздраженно курил в тамбуре. До города, где жили родственники жены, оставалось часа два, но это если с нормальной скоростью; такая же езда грозила растянуться на неопределенное время. Железная дорога в этом месте делала крутой поворот, и Андрей в окно видел городок, станция которого не желала пропускать их поезд. Выглядел городок довольно симпатично: небольшие, домики (ни одной многоэтажки) уютно расположились в зелени деревьев. От всего этого веяло патриархальной неспешностью, основательностью жизни. Он вдруг почувствовал желание сойти с поезда и именно здесь выполнить задание редакции. Провожая его в отпуск, редактор сказал, что раз уж он отправляется в глухую провинцию, то неплохо, если он напишет, как там живут люди и как они справляются со своими проблемами. В том, что проблем у них много, редактор не сомневался, а слово «справляются» следовало отнести на счет его оптимистичной натуры.
Уже показалась станция, а Андрей все еще размышлял, как поступить: сойти здесь или двигаться дальше. Потянулась платформа, и он с изумлением прочитал название городка: НЕТАККАКВЕЗДЕГОРОДСК! Не веря глазам, он с нетерпением ждал, когда покажется сам вокзал. Наконец выплыл и он — все точно! Над входом в одноэтажное здание красовалась та же надпись. И тут он увидел такое, от чего внутри приятно екнуло, и его журналистская интуиция подсказала, что уж если писать материал, то именно здесь: справа от входа на белой стене гудроном, коряво и большими буквами, было написано: «Город дураков». Возле надписи суетились двое рабочих. Один разводил известку, второй насаживал на длинную палку скребок.
Андрей решительно бросился в купе, схватил сумку, торопливо попрощался с попутчиками и рванул к выходу, на ходу вытаскивая фотоаппарат. Неожиданное осложнение возникло, когда он сообщил проводнице Танечке, что хочет выйти здесь, и попросил отдать ему билет. Та, по-видимому, была глубоко убеждена, что пассажир обязан ехать до станции, указанной в билете, так как главное все-таки документ, а пассажир — всего лишь приложение к нему. Андрей начал орать, и напуганная Танечка вернула-таки билет, при этом на ее лице было написано убеждение, что она совершает тяжкое должностное преступление, за которое можно и с работы вылететь.
Андрей выскочил в тамбур. Оказалось, что выходит он один, и это было хорошо. Однако поезд, хоть и очень медленно, но все же продолжал движение, увозя его все дальше от здания вокзала, с фотографии которого и следовало начинать работу. Наконец поезд все-таки остановился, и проводница Танечка, нарочито не торопясь, открыла дверь и опустила лестницу. Андрей опрометью кинулся к вокзалу.