— Я…
— Нет, позвольте… Хотите остаться чистеньким? Сохранить свою бессмертную душу? Хотите, чтобы я сделал за вас черную работу? Убил человека?
— Он не человек, — сказал отец Игнасио. — Больше — нет.
— Можете это доказать?
— Каких доказательств вы требуете? Он сросся с этой тварью. С этим демоном. Понимаете?
— Нет. Пока малый не сделал ничего плохого. Ни вам. Ни мне. Хотите его убить? Валяйте. Дело ваше. Но не впутывайте в это меня.
— Тогда попрошу вас хотя бы не мешать мне, — отец Игнасио медленно поднялся. В голове гудело. «Видно, вновь будет приступ», — подумал он.
— Не могу вам этого обещать, — Томпсон оскалился. — Он, по крайней мере, не сумасшедший. Если кто здесь и сумасшедший, то не он. Аттертон — вот кто полный псих. Почему бы вам не пристрелить Аттертона, святой отец?
— Изыди, — сказал отец Игнасио и побрел к погасшему костру, слыша за спиной смех Томпсона.
Элейна плакала, прижимая к губам тонкую руку. Отец Игнасио видел, как трясутся ее плечи.
Что-то творилось там, за белыми скалами: точно пущенный по воде плоский камень, странно отчетливо отражаясь от поверхности, до них доносились звуки — тонкий, режущий уши визг, странное липкое чавканье. Потом все стихло. Мэри, ухватив его за рукав, выглядывала из-за спины, ее расширенные глаза, казалось, вбирают в себя блестящую гладь озера.
— Вот он, отец Игнасио, — прошептала она, обдав его ухо горячим дыханием, — вот он…
Солнце отражалось от поверхности воды — сотни и сотни жидких зеркал, и оттого отец Игнасио никак не мог разглядеть, кто идет им навстречу. Лишь когда черная точка превратилась в человека и человек стал выбираться на берег, он узнал Арчи.
Без привычного одеяла на плечах, мокрая рубаха липнет к плоской юношеской груди.
— Элейна! — крикнул он радостно, и его голос звенел в столбе ослепительных радужных брызг. — Элейна!
И остановился, словно наткнувшись на ее слепой взгляд.
— Элейна? — неуверенно произнес он.
— Ненавижу тебя! — она всхлипнула, отвернулась и бросилась прочь.
Радостная улыбка исчезла с лица юноши, он словно выцвел и сгорбился. Мэри нерешительно подошла к нему, заглядывая в глаза, но он словно ее не заметил. Зато, уставившись на неподвижно стоящего рядом отца Игнасио, жалобно спросил:
— Почему так? Он же сам хотел. Я что, не должен был соглашаться? Освободиться?
— Отдав своего демона другому человеку?
— Но он же сам хотел, — механически повторил Арчи. — Он теперь там, куда так мечтал попасть. В затерянном городе. В древнем храме. Послушайте, отец Игнасио, я не хотел этого говорить, раз уж он не мог увидеть своими глазами, но там и впрямь нечто удивительное. Нечто потрясающее. Я видел.
Видел? Он видел то, чего хотел дагор, и Аттертон сейчас увидит то, что покажет дагор ему. И как проверишь, кто прав — если человеку без дагора путь туда заказан? Странно, однако, что дагор так легко отпустил юношу. Или ему все равно, на ком сидеть?
— Что он там делает? — спросил отец Игнасио.
— Исследует город, конечно, — сказал Арчи. — У него блокнот: он делает зарисовки и копирует надписи на стенах, и еще… отец Игнасио, я вас умоляю, поговорите с Элейной. Она сердится на меня…
— Это пройдет, — сказал отец Игнасио. — Насколько я знаю молодых женщин, это пройдет. Идите, Арчи, помогите Томпсону. Он там, кажется, собрался ловить рыбу…
Аттертон вернулся, когда начало темнеть, и озеро вновь замерцало расплавленным густым золотом. Куртка его была плотно застегнута на груди, полевая сумка тяжело колотила по бедру.
— Элейна! — в свою очередь, крикнул он торжествующе. Потом, оглядев пустой берег, сокрушенно сказал: — Она даже не вышла меня встретить.
— Ее можно понять, — сухо сказал отец Игнасио.
— Никто не вышел! — Радость покидала лицо Аттертона, лицо его словно выцветало и темнело по мере того, как меркло пляшущее на воде алое солнце. — Кроме вас.
— Да, — согласился священник. — Они теперь будут сторониться вас… какое-то время.
«Пока не привыкнут, — со скрытой иронией подумал он, — к Арчи-то они привыкли».
— Как прокаженного? — горько спросил Аттертон.
— Да…
— И Элейна?
— Она тем более, я полагаю.
— Но я… — он запнулся. Потом продолжил: — Это же и ради нее. Ради нас. Это дело всей моей жизни, а она всегда разделяла со мной все. Она замечательная женщина.
В его голосе слышались не свойственные ему прежде интонации, взывающие к сочувствию и пониманию, — у Арчи он уже слышал такие. «Странно», — подумал отец Игнасио, а вслух спросил:
— Как вы себя чувствуете?
— Неплохо, — удивленно сказал Аттертон. — Вы знаете… я не представлял себе… я думал, это будет… омерзительно, ужасно… но я словно… у меня прибавилось сил. Нет, не могу передать! Вы только взгляните сюда!
Он сбросил с плеча ремень полевой сумки и опрокинул ее на песок. Выпавший блокнот затрепетал листами, точно белая ночная бабочка.
— Все это я нашел там!
Тончайшие, как лепестки, золотые маски с эмалевыми глазами; геммы с вырезанными на гладкой поверхности незнакомыми письменами; спирали из слоновой кости, хрупкие, словно спинки насекомых. Отец Игнасио присел на корточки, осторожно коснулся лазурных крылышек золотой стрекозы с рубиновыми фасеточными глазами.
— И это еще не все… там… — он задохнулся. — Это не поддается описанию!
— Все, что присуще человеку, поддается описанию человеческим языком, — сказал священник.
— Но это… нечто потрясающее, то, что изменит все наши взгляды на… перевернет мир… научный мир, по крайней мере.
— И не будь дагора, — услужливо подсказал священник, — вы бы не сумели увидеть этого.
— Да. Да!
— Вам это не кажется странным?
Лорд Аттертон тоже присел на корточки. В сумерках его лицо неожиданно показалось юным и беззащитным.
— Теперь я думаю, — сказал Аттертон, — что именно для этого он и предназначен. Чтобы помочь нам увидеть. Это… послание… весть… прибор. Вроде подзорной трубы или микроскопа. Понимаете?
— Отлично понимаю, — кивнул отец Игнасио. Он помолчал, потом спросил: — И все же, как вы намерены избавиться от него? И когда?
— Избавиться? — удивился Аттертон. — Но зачем? — Потом, словно спохватившись, сказал: — Да, конечно. Но я еще не думал над этим. Мне надо… я хотел принести эти вещи, эти сокровища к ногам Элейны. Но я…
— Да?
— Должен вернуться. Понимаете, то, что там — это нельзя оставить вот так… ждать еще ночь, целую ночь… Я должен…
— Это может быть опасно, — сказал отец Игнасио.
— Что вы! Это совсем… это нечто… благосклонное… прекрасное… Я хочу попытаться…
«Он безумен, — подумал священник. — Что он там видел такого, что свело его с ума? Его надо остановить, не пускать. Но как? Увести его отсюда силой? И как далеко им удастся уйти?»
— И долго вы намерены там пробыть? — спросил он.
— К утру вернусь, вероятно.
— Возьмите хотя бы факел.
— Зачем? — удивился Аттертон. Он покачал головой, не отводя взгляда от черного провала в скалах. — Там свет. Дивный свет. Больше, чем свет. Он льется наружу, играет на волнах, вон там…
— Аттертон, — сказал отец Игнасио устало, — там ничего нет.
— А это? — спросил лорд, кивнув на россыпь мерцающих драгоценностей. — Впрочем… возможно, вы правы, а я — нет. И все, что я вижу там, иллюзия. Прекрасная иллюзия. Но если во что-то веришь… чего-то очень желаешь… не становится ли оно реальностью рано или поздно? Интересный вопрос, верно? Обсудим его завтра, святой отец.
Он нетерпеливо махнул рукой и вновь ступил в воду, теперь совсем темную, играющую фосфорическими вспышками.
— Вы забыли сумку, — напомнил отец Игнасио, — и блокнот.
— Ах, но мне это больше не нужно, — отмахнулся тот. — И вот это, возьмите это. Это мне тоже не пригодится. Увидимся завтра.