Чем тише ты и незаметнее, тем меньше шансов у жертвы остаться в живых.
Шум становится все громче, голоса — веселее.
Кажется, женский голос ему знаком.
Странное имя — Пайта, он до сих пор не может понять логику Старшей Матери, ведь это она дает имена.
Почему, к примеру, его назвали Бонзой?
Да и Бобр стал Бобром по ее желанию.
Пайта…
В прошлом году ему очень хотелось, чтобы она выбрала его. Она тогда еще даже не была младшей матерью, еще только готовилась ею стать.
Уже прошла начальный обряд, но огнем ее не омывали.
Вообще-то про начальный обряд мужчинам знать не положено, но они все равно обо всем знают.
Только Пайта в прошлом году выбрала не его.
Может, потому он и хочет начать с Бобра, что тогда на нем остановился ее взгляд.
Бобр зачем-то рассказал ему об этом после карнавала, дурак.
А сейчас Пайта — уже младшая мать, она может сама зажигать пламя в бочках.
И ждать, когда ее сделают королевой карнавала, хотя этого может и не случиться — кто знает, что придет Старшей в голову?
В лесу становится все темнее, но ему не страшно.
Он примерно знает, где надо устроить засаду на Бобра.
Там, неподалеку от развилки тропинок, где еще установлена пышущая огнем бочка.
Где густой подлесок и много высоких деревьев.
Отчего-то ему кажется, что Бобр там обязательно пройдет.
Пробежит по тропинке, а за ним, как всегда, Хрюша.
Первым выстрелом он убьет Бобра. Лучше целиться в голову. Или в спину, хотя в голову честнее. Надо сделать это с одного выстрела, затем передернуть затвор и выстрелить снова. Бонза решил взять с собой ружье, а не автомат, из ружья у него получалось стрелять лучше, хотя из автомата палить было удобнее, но он так и не научился делать это метко. Автомат он тоже прихватил, но спрятал его неподалеку от жилища, с ним должно быть проще охотиться на Старшую Мать.
Девку, которая будет гнаться за Бобром с Хрюшей, тоже придется убить. Хотя он еще подумает, может, пожалеет.
Только вот куда запропастился Кирдык? Время идет, а его все нет.
Неужели тоже решил поиграть в догонялки?
Хотя что взять с придурка — смешной, вечно краснеющий и потеющий, почти всего боящийся Кирдык…
Вот она, развилка, а вон и бочка.
Возле нее, как и положено, охрана. Кто-то из молодых, не видно только, парень или девчонка.
Нужное дерево в стороне, надо идти тихо, так, чтобы ни одна веточка под ногами не хрустнула.
Но он это умеет, научился за годы.
Вдалеке раздаются голоса, кто-то приближается.
«На всякий случай! — думает Бонза. — На всякий случай!..»
Снимает ружье с предохранителя и взводит курок.
Голоса становятся все ближе и ближе, неясная тень возле бочки увеличивается и начинает превращаться в залитую лунным светом девичью фигуру.
Внезапно в голове у Бонзы что-то взрывается. Он никогда еще не испытывал такого внезапного приступа боли, будто кто-то вогнал острый нож под черепную коробку и начал вращать его там, разрезая мозг на части, отделяя один пласт от другого. Вот-вот от боли лопнут глаза, в которых вдруг засветились синие и зеленые искры. Бонза пытается сдержать крик, но у него это не получается, слишком сильна боль. Он падает на землю, не выпуская ружья из рук.
Разноцветные искры в глазах гаснут, наступает полная темнота.
Странный. Иначе не скажешь. Хотя не получится. Промявкать, проурчать, прошипеть, но не сказать.
Бонза открывает глаза, темнота не проходит. Зато он чувствует, как что-то стягивает его множеством тонких веревочек. Пытается пошевелиться — тщетно. Руки примотаны к телу, ноги связаны. Вдобавок ко всему веревочки эти — живые. У каждой свой голос, хорошо различимый в кромешной тьме.
Можно попытаться сосчитать. Один голос — одна веревочка. Четыре голоса — четыре веревочки. Тонких, но прочных, не порвать, разве что сами развяжутся.
Странный. Иначе не скажешь…
О ком это? Неужели о нем?
Тьма достает, он пялит в нее глаза, но все еще ни зги не видно… Хотя нет, что-то начинает просматриваться, тьма сереет, четыре сероватых тени окружили его. Отчего они кажутся такими большими, ведь обычно эти паршивцы маленькие, размером с обычную кошку. Всегда их не любил, ждал подвоха. Твари. Мерзкие, противные твари, наушники Старшей.
Они все странные…
Это не слова, обрывки чего-то, что нельзя даже назвать мыслями. Просто сгустки какой-то энергии, похожие на больших ночных бабочек или на маленьких летучих мышей. Голоса обвивают его веревками, а то ли бабочки, то ли мыши впиваются в кожу своими крепкими, острыми зубками.
Есть хорошие странные, а есть и плохие…
Этот — плохой…
Они обсуждают его. Оглушили, спеленали, положили на землю, а сейчас обсуждают. Обмениваются сгустками, решают, что делать дальше…
Если тьма рассеется, то он поймет, как ему быть. Но пока почти ничего не видно, лишь четыре хвостатые тени, две — слева от него, две — справа.
Надо сказать…
Раньше он никогда их не понимал, хотя и чувствовал, что они разумны. Откуда все же они взялись? Он теряет время, сейчас он должен быть в засаде и ждать своего часа.
Передай, чтобы сказали…
Никогда еще не чувствовал себя таким беспомощным, лежит на усыпанной хвоей земле и не может пошевелиться. И тьма, тьма, клубящаяся, хотя и не такая уже беспросветная, как несколько минут назад.
Передал…
Ждем ответа…
На самом деле он слышит просто какие-то звуки, но бабочки и мыши, покусывая его плоть, переводят эти звуки в слова. Никогда не любил бабочек и летучих мышей. Бесполезные твари, как комары и мошка. Лучше уж муравьи и пчелы.
Он нас слышит…
Это не страшно, он неподвижен…
Как они оказались здесь?
Мы тебя прочитали…
Они с ним разговаривают. Сидят неподвижно возле него и что-то мявкают.
Бонза опять пытается пошевелить руками и ногами и опять у него ничего не получается.
Мне больно…
Мы не можем тебя освободить, ты опасен…
Он их ненавидит, но об этом нельзя даже подумать. Надо обмануть, но как? Неужели они — умнее и хитрее?
Ей передали, она сказала, что догадывалась…
Она — умная…
Этот — злой…
«Этот» — про него, он злой, так они считают.
Но он не злой, он просто хочет справедливости.
Мир должен измениться, все должно стать по-другому.
Она велела оставаться с ним, пока сама не придет…
Если они сейчас разгадают его замысел, то затянут веревки еще крепче. Но он хитрый, он всегда был хитрым, еще в той жизни, совсем маленьким, он был хитрее многих и умел притворяться. Вот и сейчас Бонза притворяется — мыслей нет, голова пуста, откуда им знать, что он давно уже умеет превращать их в хаос, который нельзя расшифровать никому, кроме него самого. Такая игра, которая сейчас оказалась кстати. Поймай нужную дождевую каплю среди струй дождя. Снежинку внутри снегопада.
Он не помнит, как научился в нее играть, хотя сложного на самом деле ничего нет. Мозг — пещера, надо нырнуть в нее, устроиться поудобнее, свернуться клубочком и затаиться. И полностью расслабиться. Как он сейчас — неподвижен, будто и не живой.
Что с ним?…
Он притворяется…
Нет…
Вроде бы удалось, но он все еще спеленат этими веревками-веревочками, да и ночные бабочки вместе с летучими мышами продолжают нежно покусывать его тело, уже не больно, разве лишь щекотно…
Он перестает дышать…
Еще глубже заползти в собственный мозг, закрыть все входы и выходы, они ни о чем не должны догадаться, пусть испугаются, пусть ослабят путы.
Она говорит, что он нужен ей живым…
Но он действительно почти перестал дышать…
Переводить на язык знакомых слов становится все труднее. Какое-то жужжание, переходящее в вибрацию.
Она… прочерк… просит…
И все обрывается, Бонза приоткрывает глаза, тьма почти рассеялась. Котоголовы все так же сидят рядом, они не смотрят на него, пялятся друг на друга, посверкивая желтоватыми в этот час глазами.