Ему все же удается вынырнуть, но уже нет сил бороться с течением, вода несет его, а огонь, подступивший к самому берегу, сливается с небом, закрывает звезды и луну, хотя и без них уже стало совсем светло!
— Почему я? — спрашиваю Монку, но она не отвечает.
— Молчи, — ее губы опять касаются моего лица. Что же, наверное, все это опять лишь сон.
— Сними маску, Тимус! — сказала она, и я не мог ослушаться.
— Не бойся! — сказала она и засмеялась. А потом добавила: — Ты весь дрожишь!
Я действительно дрожал. Но не от страха, бояться мне было нечего. Наверное, я просто понимал, что сейчас произойдет нечто такое, после чего я стану другим. Так все говорят в племени: мальчик на карнавале стал мужчиной, теперь он уже другой…
Вот от этого я и дрожал: оттого, что совсем скоро все изменится.
Только почему-то ничего не изменилось.
И небо, и луна, и звезды — все оставалось таким же, как до того момента, как Монка взяла меня за руки и потянула к себе.
— Успокойся, — ласково сказала она и вдруг упала на землю, так и не выпустив моих рук из своих.
Но все это было еще в той части сна, которую я могу вспомнить и рассказать, а вот дальше пришла влажная темнота. Не знаю, сколько она продолжалась, скорее всего, какие-то мгновения, полные таких необычных звуков и ощущений, что внезапно я будто начал падать то ли с верхушки самой высокой сосны, то ли со скалистого обрыва у речки, под которым, далеко-далеко внизу, бурлила и пенилась вода на зловещих перекатах.
Я сорвался и разбился, луна померкла, звезды моргнули и исчезли, небо стало огромной черной дырой.
Вот сейчас мое тело оторвется от земли, его всосет небесная воронка, закрутит и выплюнет где-нибудь совсем в другом месте.
— Очнись, — все так же ласково прошептала Монка, крепко обнимая меня и прижимая к себе. — Все хорошо, Тимус!
То ли продолжение предыдущего, то ли начало нового сна, но все еще влажного и такого странного.
— Лежи, — сказала она, — это бывает со всеми…
Меня опять била дрожь, но она гладила меня по голове, плечам, спине, я вдруг почувствовал, что тело мое стало необыкновенно легким, такое ощущение, будто в любое мгновение я могу сорваться с места и улететь.
— Холодно, — вдруг сказала Монка, — я что-то замерзла, давай оденемся!
Я послушно слез с нее и сел прямо на землю, одеться мне было не во что — шкуру я бросил где-то в лесу, скорее всего, неподалеку, но сейчас мне ее не найти.
Монка накинула на себя плащ и посмотрела на меня.
Потом опять улыбнулась и сказала:
— Залезай, тут хватит места!
Я прильнул к ней, мне вдруг захотелось, чтобы сон повторился сначала, наверное, для этого надо было крепко закрыть глаза, только я вдруг понимаю, что если он и повторится, то лишь тогда, когда этого захочется Монке.
И тогда я опять спрашиваю ее, почему именно мне она велела сегодня снять маску.
Она отстраняется и пристально смотрит, уже не улыбаясь. И я понимаю, что ответ будет совсем не такой, какой мне бы хотелось услышать. Сон закончился, он там, уже в другом времени, в нем живет какой-то иной Тимус, а не тот, который опять начинает дрожать, только уже не от ожидания и не от холода, а от страха перед тем временем, что наступает после окончания любого сна.
— Потому что именно ты будешь тем, кто изменит будущее! — говорит она.
Я ничего не понимаю, лишь начинаю дрожать сильнее. Она опять обнимает меня, кладет мою голову к себе на колени, я чувствую ее резкий, томящий запах, но сон пока не возвращается. Монка гладит мои волосы, перебирает их кончиками пальцев, с них будто срываются искры, как бывает с молниями во время грозы, когда после вспышки на небе искры внезапно начинают пробегать то по стволам деревьев, то по земле.
Вдобавок я не знаю, что это такое, будущее.
Есть завтра, есть послезавтра. Есть зима, которая придет после осени, точно так же, как потом придут весна и лето, но ведь этого никто не в силах изменить!
— Это когда изменится вся наша жизнь! — будто читая мои мысли, говорит Монка.
— Ты видела сон?
Она смеется.
— Это ты видишь сны, Тимус, те сны, которые и предсказывают будущее.
Я опять ничего не понимаю, да, мне снятся сны, но ведь они снятся всем.
— У тебя другие сны, Старшая Мать права! — Монка отчего-то вздыхает, а я внезапно успокаиваюсь: пригрелся возле ее горячего тела, дрожь прошла, мне хочется опять почувствовать на своем лице ее губы, вот только боюсь попросить ее об этом, но тут она, будто почувствовав, наклоняется и касается губами моего лба.
— Ты увидела это в моем сне?
— Да! — отвечает она.
— А как ты в него вошла?
— Мне помогли…
Я не спрашиваю кто. Меня интересует другое.
— А они сами — откуда?
— Не знаю, — говорит Монка, — они уже жили здесь, когда мы пришли. Может, они жили здесь всегда, хотя иногда мне кажется, они прилетели оттуда… — и она смотрит на небо, я тоже поднимаю глаза, луна плывет над нами, а следом кружатся звезды, внезапно одна отрывается и падает, спустя мгновение за ней следует другая.
— А там что-то есть?
Монка опять начинает гладить мои волосы.
— Должно быть, Тимус…
— А тот мир, ты помнишь его?
Об этом нельзя спрашивать, запрещено. Тот мир исчез, и зачем нам о нем что-то знать?
— Плохо, — говорит Монка, — я была еще совсем маленькой… Помню лишь море…
— А что это?
— Это когда очень много воды. И она соленая!
— Вода не может быть соленой! — возмущаюсь я. — Тогда в ней не смогут жить рыбы…
Монка смеется.
— Дурачок! — говорит она, и я вдруг чувствую ее губы. Она целует меня, неужели опять возвратится сон?
Но этого не происходит, Монка вдруг напрягается и начинает к чему-то прислушиваться.
— Что с тобой? — спрашиваю я.
— Голоса, — говорит она, — вроде бы они зовут меня на помощь, но так тихо, что я могу и ошибаться…
— Они? А разве они сами не могут справиться?
— Иногда — нет. Они ведь маленькие. Они умеют то, чего не умеем мы, зато мы — сильнее…
— А они могут переплыть море, если оно такое большое?
— Его никто не может переплыть, разве что на чем-то, когда ты увидишь его, то поймешь!
— А я увижу?
— Да, только нескоро!
— А когда?
— Когда уйдешь отсюда!
— Я не хочу уходить!
Монка не отвечает, я вдруг понимаю, что сейчас снова начнется сон, и оказываюсь прав. На этот раз влажная темнота продолжается дольше, мы оба купаемся в ней, покачиваемся на ее волнах, наверное, так же качаются на волнах неведомого мне моря.
А потом, когда все заканчивается, она вдруг отталкивает меня от себя.
— Они говорят, тебе пора!
— Так быстро?
— Не спрашивай, уходи!
— Ты мне так и не рассказала про тот мир…
— Ты сам увидишь, когда придешь в город…
— Но почему я должен уходить?
— Потому что здесь все меняется, они говорят, что горит лес, что огонь уже подступает к жилищу…
Монка плачет.
Я еще никогда не видел, чтобы женщина плакала.
— Иди! — говорит она сквозь слезы.
И тут я понимаю, что действительно все изменилось. Часть неба внезапно покраснела, наверное, именно в той стороне и горит лес. Если ветер сменится, то огонь быстро доберется до того места, где сейчас находимся мы с Монкой.
И уже не убежать.
— А ты? — говорю я.
Она не отвечает. Сидит рядом на земле, покрытой жухлой осенней травой, плачет и молчит.
— Я не пойду без тебя!
И тут она бьет меня по лицу. Так сильно, что в ушах начинает звенеть.
— Немедленно, — говорит она сквозь слезы, — вставай и иди. Убирайся! А то опоздаешь!