— Это что? — вот ее первые слова.
— Мой аргус.
— Я думала… ты мне про него не говорил.
— Как же не говорил? Много раз.
— Да, но я не думала, что с ним… на Землю…
— Я же ныряльщик.
— Ну и что?
Я подумал: вот мы и нашли тему для разговора, но совсем не ту, которую мне хотелось.
— Ныряльщики не оставляют своих аргусов. Никогда.
— Но почему?
Она даже не удосужилась хотя бы что-то узнать про человека, с которым собирается жить.
— Давай обсудим это потом. Ладно?
Я взял ее под руку. Она напряглась, но не отодвинулась. Теперь, когда она повернулась ко мне в профиль, я заметил, что у нее срезанный, уходящий назад подбородок. На видео она никогда не поворачивалась ко мне в профиль.
Аргус тоже напрягся и плотнее прижался к моему колену.
— Куда мы пойдем? — спросила она излишне оживленно.
— А куда вы… ты хочешь? Я здесь чужой.
Она вновь напряглась. Я понял, что позабыл этот язык тела, когда надо учитывать не только то, что говорится, но и то, что подразумевается. Это легко исправить, я научусь…
На нас оглядывались. Не из-за нее. Из-за аргуса.
— Прости, — поправился я. — Еще не освоился… Я снял бунгало на двоих. На южном побережье. И если ты… в общем, я буду рад…
— Только ты и я? — она заглянула мне в глаза.
— Да.
— А аргус?
— Аргус прилагается.
Она промолчала. Я шел, стараясь подладиться под ее шаг, и думал, что все не совсем так, как я себе представлял.
— Я взяла отпуск, — сказала она наконец.
— Очень хорошо.
— На две недели.
Я, кажется, начал понимать то, что она прячет за словами. Она оставила себе путь к отступлению.
— Так что, — закончила она, — мы можем сходить пообедать, а потом сразу махнуть к тебе.
Но пообедать не получилось.
Я хотел устроить ей праздник и заказал столик в самом шикарном ресторане, но с аргусом нас туда не пустили. Я начал пререкаться с метрдотелем, и он вроде собирался уступить, по крайней мере, готов был накрыть столик на веранде, но я увидел, что моя невеста злится. Ноздри у нее раздувались, губы поджались, а жилы на шее напряглись. Она была совсем нехороша в эту минуту, и я почувствовал ноющую тоску. Аргус тоже тосковал, ему было неуютно, и я не мог понять, то ли я улавливал его эмоции, то ли транслировал ему свои собственные.
— Пойдем отсюда, — сказала она.
— Но чем плохо на веранде?
Я предпочел бы сесть, выпить чего-нибудь холодного, поглядеть меню — не помню, когда я последний раз держал в руках напечатанное на бумаге ресторанное меню. А заодно и приглядеть что-нибудь для аргуса — скоро аргус проголодается, а когда он голоден, ему делается нехорошо. А значит, и мне сделается нехорошо.
— Я сказала, пойдем отсюда. Ненавижу, когда меня унижают!
Понятно: она из тех, кто не умеет уживаться с людьми, из тех, кто считает, что все кругом только и думают, чтобы устроить ей какую-нибудь пакость. Теперь ясно, почему она вступила в переписку с одиноким ныряльщиком из глубокого космоса.
Она ладит с людьми еще хуже, чем я! — Ладно, — сказал я и демонстративно взглянул на часы, желая произвести на нее впечатление человека, который не любит даром тратить время. — Вызывай машину, поехали. Поедим там, дома.
Это ее немного умиротворило. Она, кажется, решила, что мне не терпится оказаться с ней наедине. Ладно, подумал я, главное устроиться, тогда наладится и все остальное.
Морской берег действует на все органы чувств сразу; я видел голубое и зеленое, желтое и опять голубое, вдыхал йод и соль, мокрый ветер обнимал меня, песок жег ступни и песчинки осыпались с кожи…
Я разбежался и упал лицом в брызги, в мокрое, соленое, о котором старался не думать, не вспоминать там, в стальной скорлупе, где любой непредусмотренный звук означал неполадку, а следовательно, катастрофу, гибель…
Если проплыть несколько метров и немножко понырять, я верну былые навыки. А потом можно будет поплавать с маской или даже с аквалангом; в летной школе нас тренировали на подводных симуляторах.
И тут я почувствовал мягкий удар в затылок.
Я совершенно ничего не видел, мне было жарко и плохо, сверху падали беспощадные отвесные лучи, вода была отвратительно мокрой и соленой, ее даже нельзя было пить, вдобавок кожу между пальцами моими грызли маленькие песчаные крабы.
Аргус!
Я поспешно выбрался на берег. Аргус лежал у воды, положив голову на лапы, чуть высунув кончик языка… Я должен был предвидеть: он непривычен к такому перегреву.
Моя невеста сидела в шезлонге, под рукой ведерко со льдом, в ведерке бутылка с этим самым «Сайко». Я подхватил ведерко — лед почти растаял — и вылил воду на аргуса. Тот отряхнулся, почти как собака, встал и, оглядываясь на меня, потрусил в бунгало.
Я последовал за ним.
— Куда ты? — крикнула моя невеста.
— Мне нужно в тень. Слишком жарко.
— Ты выбросил мой лед! — крикнула она мне в спину.
— Я принесу тебе еще.
Я действительно принес ей лед. Бегом, чтобы аргус, лежащий в тени веранды, не успел ощутить мое отсутствие и запаниковать. Потом вернулся, поднялся на веранду, уселся в плетеное кресло и попытался выровнять дыхание. Это оказалось не так уж трудно — море шумело в ритме расширяющихся и опадающих легких. Я люблю море. Аргус, как выяснилось, нет.
Нам будет трудно.
Может быть, надо было снять охотничий домик где-то в горах? На северных озерах? Тоже ничего, хотя и не сравнится с морем. Можно ведь подобрать какой-то вариант, который устраивал бы всех — меня, ее, аргуса…
У меня давно не было женщины. Нелегкий характер и уходящий назад подбородок не так уж много значат при таком раскладе.
Ее руки обнимали меня за шею, волосы раскинулись по пестрым подушкам. Она пахла так, как и должна пахнуть женщина. Правильно.
— Погоди, — сказал я.
Кольцо рук, обнимающих меня, распалось.
Я прошел по комнате, перерезанной светлыми лунными тенями.
Аргус лежал у порога, бока его тревожно ходили. Я положил руку ему на голову.
— Ну что ты, что ты…
Он ткнулся лбом мне в ладонь и замер. Я постоял так, потом осторожно убрал руку.
Им тоже снятся дурные сны.
— Извини меня, — сказал я в темноту, — я сейчас.
Она уже сидела на кровати, скалывая волосы заколкой, острые локти нацелены на меня.
Я попробовал обнять ее, но она была как деревянная.
— Ну, ты же знала, за кого выходишь замуж, — я старался говорить ровно.
— Эта собака… — она дышала часто-часто, как аргус, — она тебе дороже, чем я…
С аргусом я провел десять лет. С ней не прожил и месяца.
— Это не собака.
— Какая разница. Это животное.
Мы тоже, подумал я, но говорить не стал.
— Пойми, он зависит от меня не меньше, чем я от него. Мы одно целое.
— Глупости! — она подняла голову, заглядывая мне в глаза. — Это самовнушение. Я знаю, в глубоком космосе одиноко и вам специально дают этих аргусов, чтобы вы не чувствовали себя совсем-совсем плохо, но теперь-то с тобой я!
Она хочет как лучше, я не должен на нее злиться.
— Послушай, — сказал я мягко, — даже если бы это была просто собака, я бы ее не бросил. Но это не собака. Это аргус. Поводырь. Без них мы бы не вышли в глубокий космос. Не расселились по Вселенной. Это они отыскивают червоточины. А мы только ставим маяки.
— Ну и что? При чем тут ты и я?
— А то, что это договор. На всю жизнь.
В летном училище специально отбирали людей, способных контактировать с аргусом; считалось, для курсанта это большая удача — самая романтическая, самая престижная и денежная профессия. Сначала было действительно лестно. Потом уже нет.
Забавно, я так и не знаю, как относятся к людям аргусы. Возможно, они просто любят людей. Как собаки, бескорыстно. И хотят им помочь. Услужить. Чтобы людям было хорошо, чтобы человечество процветало. А нам нужно пространство. И мы заключаем договор.
А может, они едва терпят нас. И нужно им то же, что и людям — пространство. И у них есть свой аргус-тест на сотрудничество, который тоже проходят единицы.