Я усмехнулся. Получилось, что я нечаянно записал себя в умники. Ну, говорят же, что нет лучше собеседника, чем ты сам… Но о чем-то же мы с ней говорили, о чем-то таком, что я ждал каждого очередного сеанса связи… Как это у нее получалось? У меня получалось?
И куда все делось?
Ни обиды, ни раздражения я не испытывал; мог бы и предвидеть, что ведомство не ограничится выплатой щедрой пожизненной пенсии, что там есть какая-то служба контроля, адаптации… ведь действительно были случаи, когда ныряльщики сходили с ума. Симбиоз между людьми и аргусами выгоден для обоих биологических видов. Но не для самой пары. Странный парадокс. Впрочем, подумал я, все наше существование стоит на парадоксах…
Аргусу стало холодно лежать под крыльцом. Он поднялся, тяжело вздыхая, протопал по ступенькам и уткнулся безглазой головой мне в колени. Я потрепал его по спине.
Ему еще хуже, чем мне, ведь он даже не может вернуться к себе подобным. На Земле обязательно должны быть еще ныряльщики на пенсии, пускай немного, профессия это редкая, можно сказать, эксклюзивная, но хотя бы один или два. Можно связаться с ними, и у аргуса будет кто-то одной с ним крови…
Вот только ныряльщики избегают друг друга. И их аргусы, кажется, тоже.
Когда она спросила, где ее родственник, я сказал: уехал. И больше ничего. Пускай разыскивает его, выясняет, спрашивает. Раз уж сама затеяла.
Она выглядела не столько виноватой, сколько злой. Обычный трюк сознания — злиться на того, с кем поступил не очень-то честно. Оправдывать себя. Подыскивать резоны.
Он сам виноват, наверняка говорила она себе, он свихнулся в глубоком космосе, в одиночестве, он вбил себе в голову бог знает что, придумал себе равноправного напарника, несуществующую неразделимую связь и не хочет лечиться.
За окном сиял роскошный, красно-золотой закат, какие бывают только на севере, дальнее озеро отражало небо, я взял аргуса и пошел прогуляться по берегу. Позвал ее, она отказалась.
На озере было прохладно. В камышах плавала ондатра.
Я обратил на нее внимание аргуса, но его не интересовали животные.
Он просто шел сам по себе, рядом со мной, словно на невидимой нитке, но занятый какими-то своими делами… Ковырнул передней лапой песок… поддел носом корягу…
Я подошел к нему, присел рядом и обнял за шею.
— Смотри, — сказал я, хотя применительно к аргусу это слово было нелепым, — это озеро. Наверняка ты его как-то чувствуешь; оно больше, мокрое и холодное. А там, в озере, плавают рыбы. Сейчас они укладываются на дно, спать. Они стоят в глубоких черных водяных ямах и шевелят плавниками. Считается, что они очень глупые. Но я так не думаю. Поэтому никогда не хожу на рыбалку… А ты как полагаешь?
Он, понятное дело, не ответил.
— У тебя нет определенного мнения насчет рыб? Эх ты…
В поиске я все время с ним разговаривал. Мне казалось, он меня понимает.
Но что, если это был самообман, спасительное безумие, от которого мне так и не удалось избавиться? Тогда она права.
Я ощутил острое одиночество. Первый раз за все время.
Аргус продолжал сидеть, не пытаясь высвободиться, но я почувствовал себя глупо, разжал руки и встал.
— Пойдем, — сказал я. — Давай домой.
В доме светилось окно, вместе со стеной леса на заднем плане все смахивало на слащавую картинку. Я уже взялся за калитку, когда увидел, что аргус тычется во что-то носом.
— Не подбирай с земли, — сказал я ему.
Он с размаху сел на свой зад и расставил передние лапы.
Я нагнулся.
Кусок сырого мяса. Прямо у калитки. И острый запах чеснока.
Она возилась у кухонной стойки. Ничего особенного не делала, просто вскрывала термопакеты. Она не умела готовить.
— Кто-нибудь заходил?
Она повернула ко мне холодное злое лицо.
— Что?
— Здесь был кто-нибудь? Соседка?
Я знал, что пару раз она заходила в деревню за мысом. Говорила, по каким-то делам, но я подозревал, что просто поболтать.
— Нет, — она покачала головой, — кто к нам придет? Ты же никого…
— Не думаю, что я там желанный гость, — сказал я. — Кстати, кто-то разбросал отраву у калитки.
Я достал завернутый в носовой платок кусок начиненного мышьяком мяса и бросил его в камин. Мясо зашипело на углях, и запах чеснока распространился по всей комнате.
Она сморщила нос.
— Какая гадость!
— Верно.
— Зачем ты бросил его в камин? Он же всю комнату провоняет!
— Да… глупо. Но не уверен, что это можно выбрасывать в биотуалет. А на улице оставлять нельзя. Здесь бегают лисы… Как ты считаешь, кто это сделал?
Она поджала губы.
— Уж не думаешь ли ты, что это я?
— Упаси боже. Но, может, ты кого-нибудь видела?
— Наверное, кто-то травит крыс.
Здесь не травят крыс. По крайней мере, мышьяком. Но этого я ей говорить не стал.
Она вывалила содержимое пакета в тарелку, поставила передо мной, а сама вновь уставилась в экран. Одиночество навалилось на меня, как темное глухое одеяло.
— Послушай…
Она с досадой повернулась.
— Да?
— Поговори со мной.
Она, казалось, удивилась.
— О чем?
— Не знаю. Мы же так хорошо разговаривали. Ты рассказывала о себе. О жизни… о последних новостях… о чем-нибудь…
— Ну, так включи себе последние новости, а я пока досмотрю. Это репортаж из Дворца мод! Один-единственный раз в сезон.
— Смотри, конечно, — я ковырнул вилкой еду, которая уже начала остывать.
В комнате воняло чесноком и горелым мясом.
А утром ко мне зашел староста.
Песчаная дорожка к дому была мокрой от росы, и когда он шел по ней, оставались темные следы. Здоровый такой мужик.
Я как раз был занят тем, что так и не успел сделать вчера — подновлял забор. Древесина на изломе пахла замечательно.
Аргус лежал на крыльце, перегораживая собой вход на веранду, и староста топтался внизу, не решаясь войти.
Я крикнул:
— Он вас не тронет!
Но староста все равно не двинулся с места.
Я зашагал к нему напрямик через малинник.
— Это животное, — укоризненно сказал староста, — оно слишком большое, чтобы…
— Чтобы что?
Аргус примерно с крупного ротвейлера. Я видал собак и помощнее.
Я поднялся по ступенькам, и староста за мной, держась так, чтобы я был между ним и аргусом. Я пододвинул ему кресло и спросил, хочет ли он варенья со сливками. Но он не захотел ни варенья, ни сливок, ни чаю. Почему-то никто из моих гостей не хочет чаю.
— Погоды нынче стоят хорошие, — сказал староста.
Я согласился, что да, погода просто замечательная.
— Не то что в прошлом году.
Я сказал, что мне трудно судить, поскольку поселился я здесь недавно.
— В том-то и дело, — сказал староста. Он устроился поудобнее в кресле и сложил руки на коленях. — Я вроде как староста округа. Пришел познакомиться.
— Очень приятно.
— У нас тут людей всего ничего. Деревня, с десяток хуторов… Пара-другая коттеджей, вроде вашего.
— Угу.
— Меня люди выбрали. Должен быть староста. Хотя людей мало.
— Да.
— Вот я и пришел познакомиться.
Маска простака самая удобная. Его выдавали глаза.
— Вы редко бываете в деревне.
— Вообще не бываю. За покупками мы ездим в город.
— А у нас там что-то вроде клуба. И любительский театр.
— Будет время, — сказал я, — обязательно схожу на представление. Вы мне программу скиньте.
— А в лесу вас кое-кто видел. И у озера.
— Я люблю гулять.
— Это хорошо, — сказал он, — я всегда говорю: гулять полезно. Я им так и сказал: он ничего дурного не делает, просто гуляет.
— Договаривайте, — сказал я, — и кончайте этот маскарад.
— Ладно, — он вздохнул. — Действительно, чего уж там. Вы производите впечатление разумного человека. И безобидного. Но вас здесь не любят. К сожалению.