Исповедь Келли взломала метафорический лед, и из случайных знакомых мы понемногу становились настоящими друзьями, но наши все более долгие разговоры постоянно напоминали мне о моей собственной наивности. Когда она показала, как взломала мой почтовый ящик и поделилась еще парочкой своих хакерских подвигов, мне в голову пришла ужасная мысль. А откуда я знаю, что розыгрышу конец? Я понятия не имел, не были ли мои набеги в чаты и рысканье по интернету подстроены. Вдруг у моих друзей столько свободного времени, что они по-прежнему дергают меня за электронные ниточки? Вдруг какой-нибудь мастак вроде Келли сумеет проследить мой лог до университетского аккаунта и… опять вмешаться?
Похоже, я становился безумен, подобно истинно верующим, которых изучал. Я зачастил в муниципальные библиотеки, в интернет выходил с их компьютеров, чтобы заглянуть в чаты, где так много времени проводил раньше. Слава богу, мои анонимные вылазки показали, что как будто ничего не изменилось.
В прошлый раз я просмотрел посты всего за несколько дней, но чем больше читал сейчас, тем лучше улавливал общие модели дискурса. Я покопался в архивах уфологических чатов, чтобы расширить подборку материалов. Общим тут было влияние скептиков. Эти люди спокойно, но убедительно развенчивали заявления о тесных контактах, о похищениях и даже, споря из-за параметров формулы Дрейка, вообще о правдоподобности инопланетных гостей. Под напором их бесстрастной логики сообщество любого быстро растущего чата вскоре достигало своего пика, за которым наступал спад. Поскольку все тут появлялись под никами, я не мог определить, то ли истинно верующих убеждали их аргументы, то ли они просто переходили туда, где встречали больше сочувствия.
И все-таки я пока еще не убедился, что моя новая подруга Келли не умудрилась как-нибудь устроить всем розыгрышам розыгрыш.
Когда моя мама была маленькой, Правило Первое в ее семье гласило: «Никаких песен за столом». Насколько я могу судить, Правила Второго не существовало. Ни мамин интерес к пению, ни ее талант мне не передались (увы, талант обычно связан с рецессивным геном), но ребенком я слышал много разной музыки. Вкусы у меня на пару веков современнее, чем у родителей, но я достаточно похож на маму, чтобы постоянно что-нибудь слушать. Впрочем, поводом к этому разговору послужили скорее ее музыкальные предпочтения, чем мои собственные.
— Знаете, — начал я, — а ведь в некоторых музыкальных произведениях прослеживается явное сродство.
Серьезный лысеющий человек по ту сторону стола только кивнул.
— Способности к музыке у меня не ахти, но я умею узнавать произведения одного и того же композитора. Слушаю я симфонию, сонату, оперу или реквием, — поспешу добавить, все это не мои, а мамины вкусы, — но я определенно могу сказать, что это Моцарт.
Мой собеседник вяло ковырял вилкой картошку фри. Этот англичанин, Найджел Уэллмен, преподавал в соседнем общеобразовательном колледже. Его специальностью был лексический анализ, отдаленно родственный анализу дискурса, что и подвигло его откликнуться на сообщение, принятое автоответчиком. Без предварительной проработки литературы я вообще ничего бы о нем не узнал. Мы встретились и договорились пообедать вместе.
— Если бы вы сказали, что хотите поговорить о музыковедении, я направил бы вас к кому-нибудь еще на факультете.
Я приглашал его обсудить кое-какие вопросы той области, где наши исследования соприкасались, и не собирался отступать от своего плана.
— Потерпите, Найджел. — Я постучал по донышку бутылки с кетчупом. — Музыка лишь аналогия. У меня есть гипотеза, и надеюсь, вы ее подкрепите — что подобное сходство можно проследить в текстах того или иного автора.
— Разумеется, такое сходство существует. На нем в частности основаны утверждения, будто Шекспир не создавал пьес, которые обычно ему приписывают. Хотя главный кандидат на их авторство сэр Фрэнсис Бэкон, есть и другие, не менее весомые. — Его голос потеплел, глаза загорелись. — Например, Кристофер Марло или Эдвард де Вер, граф Оксфордский. Лексическая метрика крайне интересная область.
— Метрика?
Разговор повернулся так, что я едва успевал вставить слово.
— Вот именно. — Мой собеседник быстро отпил колы и пустился читать лекцию. А мне только того и надо, я ведь здесь, чтобы учиться. — Использование языковых средств можно представить в количественной форме путем целого ряда весьма точных методов. Длина среднего предложения и его вариативность. Число слов и предложений в среднем абзаце и вариабельность оных. Объем словарного запаса и частотность употребления синонимов. Затем структура предложения: предпочтение действительного или страдательного залога, частота сложноподчиненных предложений, частота замены существительного местоимением. — Подчеркивая свои излияния взмахами вилки, Найджел совершенно преобразился, скинув маску угрюмого субъекта, с которым я познакомился четверть часа назад. — Есть масса прочих методик: подсчет употребления иностранных слов, различных фигур речи и так далее.
Наконец поток иссяк. Я давно уже перестал следить за деталями и находил утешение лишь в том, что слушаю мнение специалиста: Найджел не только много публиковался, но его статьи часто цитировали в академических журналах. Погрузившись в атмосферу лексического анализа, я невольно стал замечать собственные жиденькие метафоры.
— Я спрашивал, — раздраженно сказал он вдруг, — о вашей цели.
— Что?
В его стакане не осталось ничего, кроме льда. Он помешал оплывшие кубики соломинкой.
— Внезапный интерес к лексическому анализу всегда означает только одно: желание доказать или опровергнуть авторство тех или иных материалов… На кого зуб точите?
— Чисто научное исследование, уверяю вас.
Найджел скептически поднял бровь.
По дороге на встречу я, бормоча под нос, репетировал речь, готовясь как раз к такому моменту. И сейчас объяснил, что, изучая интернет-чаты, уловил сходство в якобы независимых постах.
— Поэтому, — сказал я в заключение, — у меня появилось подозрение, что одни и те же лица пользуются множеством псевдонимов. Кто-то старается подкрепить свои аргументы, прячась за несколькими личинами. Если я прав, здесь можно написать статью — но не мне. Моя область не психология, не лингвистика, а социология… Зачем мне работа о кучке скептиков-уфологов, которым больше нечем заняться?
Мы попрепирались из-за того, во что мне обойдется беглый просмотр нескольких чатов и остановились на пироге с банановой начинкой. Найджел взял список чатов и ников, и мы расстались.
— Мои результаты, — заявил несколько дней спустя Найджел, — стоят целого стейка.
И отказался дать объяснения по телефону. Плюсом стало то, что он звал к себе: у него была куча бумажек, которые он хотел мне показать и которые были разбросаны у него по всей квартире, поэтому мясо я купил в ближайшем магазине.
Пакет с полуфабрикатом он равнодушно бросил в холодильник, из которого достал пиво — холодную бутылку для меня, себе он взял теплую из шкафа. А после повел в кабинет, декор которого складывался из чахлых деревьев и бледной подсветки.
— Что новенького?
Найджел указал на единственный стул.
— Вас интересовало: не меньше ли на самом деле скептиков, чем заявленных ников? — Он буквально подпрыгивал на месте.
— И что оказалось?
— Вы совершенно правы!
К стене был пришпилен мой исходный список, возле каждого ни-ка стояла галочка. Он постучал по нему для наглядности.
— Гораздо меньше.
И стал по очереди совать мне под нос страницы из кипы распечаток, изукрашенных разноцветными маркерами.
— Вы хотите сказать, что во множестве случаев реплики в чате подает один и тот же человек? Разговаривает сам с собой? Но зачем ему это дурацкое занятие?
— Подобного я не утверждал. Обмен фразами вполне реален. Говоря вашими словами, есть много истинно верующих, много разоблачителей. — Собрав листы в аккуратную пачку, Найджел, выравнивая, постучал ею по столу. — Но из спокойных и бесстрастно рассуждающих участников, которых вы называете скептиками, почти половина ников сходятся к одному и тому же лицу.