— Нам следовало быть убедительными в глазах недоверчивых стражников и хитрюги Кробиуса, — коротко ответил Астольфо. — Уверяю тебя, он наблюдал всю сцену из окна, пытаясь обнаружить признаки обмана.
Я осторожно потер ноющие бока.
— Должно быть, ваши побои его убедили, — процедил я. — И мне очень интересно знать, что унес с собой Мютано, в то время как все наслаждались моими страданиями. Когда вы успели напялить на меня идиотский наряд из ленточек? Отправляясь на дело, я считал, что облачен в тень нежных оттенков и цветов, невидимых в рассветных лучах.
— Так оно и было, — пояснил Астольфо. — Это платье из обрывков ленточек и обрезков, которое ни одна моя сестра, будь у меня таковая, не посмела бы надеть, служило подкладкой для тени, которой мы тебя окутали. Но эта тень обладала некоторыми качествами радуги, потому что брала истоки в сырости и влаге. Как я уже сказал, это была тень актера Ортинио, стоявшая в тумане с ярко горящей лампой у нее за спиной. Когда ты отправился в путь, жар твоего тела и утреннее тепло растопили туманную тень и оставили тебя в пестрых лохмотьях.
— Надеюсь, вам понравился спектакль, ибо, по моему мнению, он не мог пройти удачнее.
— Посмотрим, насколько ты прав и стоит ли нам радоваться, ведь мне очень любопытно увидеть главный приз.
Он сделал знак Мютано. Тот кивнул и с угрюмой улыбкой вытащил из-за пояса белый кожаный мешочек, развязал и высыпал на ладонь левой руки четыре маленьких камешка. Я распознал в них черные опалы, зловещие камни с дурной репутацией, приносящие несчастье своим владельцам.
Астольфо назвал форму каждого.
— Это шарик, это овал, это маленький ромб, а этот, чуть побольше — картуш, или завиток. Мютано, а где крохотный стреловидный опал?
Мютано широко улыбнулся и достал из-за желтого кожаного манжета еще один опал, чернее остальных, в виде наконечника стрелы.
Астольфо легонько похлопал в ладоши, после чего стал радостно потирать руки.
— Итак, наше предположение оказалось верным. Для камня была выбрана форма оружия, хотя это всего лишь предрассудок, а не истинная наука.
— Не пони… — начал я.
— Тебе пора избавиться от своего шутовского одеяния, — перебил Астольфо, сорвал с меня цветастое тряпье и, смяв его, отбросил на пол из каменных плит.
— Ты будешь учиться усерднее, если перестанешь постоянно вспоминать о своем позоре. Давай-ка выпьем по кружке пива, чтобы смыть горечь объяснений.
Он легко спрыгнул на пол, поставил на стол три кружки и налил в них пенящегося пива из глиняного кувшина. Мы дружно подняли кружки и попробовали крепкого напитка. Да, такое пиво способно озарить радостью даже самые мрачные мгновения.
— Помнишь, как Кробиус, демонстрируя нам алмаз, рассказывал о графине?
— Да. Он превозносил ее великодушие, но жаловался на слабость разума, особенно ярко проявлявшуюся в последнее время.
— Прекрасно. И ты помнишь, каким термином он обозначил эту слабость разума?
— Он сказал, что в ней отсутствует надлежащий зов воли.
— Вот именно. Зов воли. Скажи, в своих усердных изучениях деяний магов и старинных саг ты никогда не встречал столь странных слов?
Что-то зашевелилось в глубине моего сознания, как мышь в углу ларя с зерном.
— Это то ли школа, то ли кружок философов, сформулировавших некие правила о природе власти. О том, кому позволено править, каким образом должен осуществляться выбор наследника князей, графов и других аристократов, и…
Пыльная, изъеденная червями рукопись внезапно стала рассыпаться в моей памяти.
— Возможно, ты лучше вспомнишь, если я скажу, что недоброжелатели именовали это сборище мыслителей «Членистоголовыми» или «Членовластами».
— «Маскулинисты» [2], — воскликнул я. — Да, они были уверены, что на дощечках судьбы записано звездами право мужчин и только мужчин властвовать над людьми. Они искренне считали, что это единственно правильный порядок вещей. Любая женщина, занимающая трон или первое место в своих владениях, совершает некий древний и незаконный акт узурпации, который и привел этот мир в нынешнее состояние хаоса.
— Теперь ты все понял, — кивнул Астольфо. — Последователи этого учения считают, что женщина недостойна иметь власть над другими людьми, если не считать ее детей, животных и служанок.
— Так, значит, если Кробиус тоже мыслит так…
— Он вполне может желать свергнуть любую имеющую власть даму. Но какой женщине, какому образцу женского разума он не доверяет, боится и, возможно, завидует больше всего?
— Женщине с тремя тенями. Трижды благословенной, втройне могущественной женщине, ребенку, красавице и старухе в одном лице.
Мысль об этом разожгла во мне такой энтузиазм, что я осушил кружку и протянул ее Астольфо.
Но тот не спешил вновь наполнить сосуд.
— Мы еще не дошли до конца головоломки, так что лучше сохранять ясность мысли.
— О, нет, вы должны мне не только вторую, но еще много-много кружек за все издевательства, которым подвергли меня во дворце.
Он ухмыльнулся, и Мютано вновь наполнил мою кружку.
— Но я не могу взять в толк, каким образом Мютано, украв этот маленький стреловидный опал, сможет разрушить замыслы Кробиуса?
— Он ничего не крал. Он поменял, — пояснил Астольфо. — Ты изучал труды о драгоценных камнях. Читал, как драгоценности, а особенно алмазы, слишком долго находящиеся во владении одного человека, становятся частью души своего хозяина.
— Да. Я напоминал вам легенду об Эрминии, камень которой рассыпался с ее смертью. Но вы от меня отмахнулись.
— История слишком истрепалась от долгого употребления, хотя я не оспариваю ее правдивости. Но ты должен был читать о том, что природу камня можно изменить, если держать рядом с ним другой, и что черный опал, как правило, оказывает на камень разлагающее влияние и ухудшает его качества.
— В «Учении о камнях и душе» Максилиуса существует пространное объяснение…
— Да, а также у Бертралиуса, Ронио, Милитидеса и многих других. Кробиус положил рядом с алмазом графини губительный опал, зная, что она хранит шкатулку у себя в спальне. Понемногу опал, служивший проводником, перетянул одну часть ее тройственного духа в алмаз. Рано или поздно за первой частью последовали бы еще две, и алмаз приобрел бы сначала серый, а потом густо-черный цвет. Сама графиня превратится в куклу, пустую оболочку, без памяти, без искры божьей, без разума, а тело ее будет постепенно таять, как снежный сугроб, исчезающий в первых лучах весеннего солнца.
— И тут Кробиус захватит ее поместье.
— Не сумеет: в нем нет ни капли крови графского рода. Люди графини не потерпят узурпатора. А вот ее третий муж, граф, с которым Кробиус вступил в тайный союз, немедленно вернется из изгнания, объявит своим долгом необходимость заботиться о больной жене, и власть законным порядком перейдет к нему.
— Значит, алмаз, найденный в морском сундучке, наследство ее второго мужа, не принес счастья, как надеялась графиня.
— Никакого наследства не было. Кробиус или его сообщник спрятали алмаз в сундучке.
— Но почему Мютано принес не один, а пять черных опалов?
— Мы не знали, какую форму камня выбрал Кробиус, чтобы подложить в шкатулку с алмазом, так что пришлось действовать наугад, выбрав самые традиционные формы. Фортуна оказалась на нашей стороне.
— Но теперь Кробиус увидит, что камень пропал, сразу вспомнит мою дурацкую попытку ограбления, всю ребяческую комедию со стражей и поймет, что вы…
— Ничего он не обнаружит, поскольку Мютано подменил опал безвредным кусочком обсидиана такой же формы и подложил в шкатулку. А обсидиан не обладает оккультными силами, и со временем душа графини ускользнет из алмазной тюрьмы и снова станет свободной и цельной.
— Но он заметит перемены, осознает, что графиня бодра и рассудительна, как прежде, и тогда…
— Тогда Кробиус поймет, что мы разгадали его планы, и если попытается что-то предпринять против госпожи, мы его разоблачим.