«Больные» могли быть самыми разными. Однажды больным оказался мальчик по имени Брайен Дилэни.
Они учились в третьем классе, Конлин и Брайен, им было по восемь лет. Мама Брайена где-то пропадала по ночам; родители Конлина напивались до бесчувствия, и их не волновало, чем он занят. Поэтому и Брайен, и Конлин бродили по всему городу. Они не были друзьями. Конлин следил за Брайеном, потому что мог это делать незаметно — наблюдать. И увидеть, что сделал другой одинокий мальчик в ту ночь ночей.
В уединенном месте между парком и железнодорожной колеей Брайен опустился на колени у каких-то кустов и долго стоял там, спиной к улице. Конлин, подглядывавший из-за пучка побуревшей травы, не видел, что он делает, не мог определить, что именно Брайен держит в руках, когда тот встал.
Не мог определить, пока не увидел трясущиеся плечи Брайена, не услышал вой, не увидел хлещущий хвост. В памяти Конлина остался резкий хруст, но это могло быть плодом воображения впечатлительного мальчишки. Затем Брайен обернулся с бессмысленной улыбкой и выронил из исцарапанных рук на тротуар кота. Кот упал на бок с глухим стуком, странно скрученный. И мертвый. Его зеленые глаза были открыты и неподвижны.
Тут Брайен увидел Конлина, который остолбенел от удивления. Не от возмущения, нет, Конлину не было жаль кота. Но какое-то чувство охватывало его, изумление, заполняющее его грудную клетку, словно надувающийся воздушный шарик, так что трудно стало дышать. Будто во сне, он подошел прямо к Брайену, перевел взгляд с кота на пустые глаза Брайена.
Кот только что был живым. А теперь уже нет. Конлин взглянул на свои собственные руки, словно увидел их впервые. Потом обхватил ими шею Брайена, будто ставил какой-то безумный, любопытный эксперимент. Даже когда глаза Брайена вылезли из орбит, они почему-то остались пустыми, но он царапался и вырывался, как минуту назад делал кот.
Кто-то нашел Брайена в другом городке в пустом товарном вагоне рядом с мертвым котом. Никто не задал Конлину ни одного вопроса, только однажды в класс пришел детектив и сказал, что если кто-то что-то знает, он просит их поговорить с ним или с учителем. Но все знали, что у Брайена не было друзей. Никого и никогда не было рядом с Брайеном… кроме той ночи, когда он умер, когда, как решили, он стал жертвой какого-то бродяги, проезжавшего по железной дороге.
Конлин поскреб подбородок, наблюдая, как Парад обретает форму. Он и сейчас мысленно ясно видел Брайена Дилэни, будто это случилось вчера. Психиатр, вероятно, сказал бы, что Брайен убил кота, потому что в мире могущественных, обижавших его взрослых это было существо меньших размеров и слабее его, над которым он мог осуществить свою власть. Конлин знал, что все гораздо проще. Он не сомневался: Брайен, как и он сам, родился без той изоляции, которая большинству людей сохраняет внутри немного тепла. Брайен видел Ничто за, под и внутри всей лжи, которую рассказывали о жизни люди. Есть только Ничто. Нет причин быть счастливым, или надеяться, или сожалеть, или испытывать чувство вины. Нет причин бояться.
— Он хочет вас видеть.
Конлин подпрыгнул, и его рука чуть было не потянулась — но не потянулась — за «глоком». Он обычно отслеживал, кто или что находится у него за спиной, и как близко, но Билли застал его врасплох.
Это был Билли, по-прежнему в красной кепке с козырьком. Он прибавил к наряду стеганый жилет поверх рубашки в бело-розовую клетку.
— Что? — спросил Конлин.
Билли горбил плечи, руки засунул глубоко в карманы жилета, голубые глаза отражали свет огоньков.
— Он хочет вас видеть, — повторил он добродушным тоном. — Костяной человек. Это большая честь.
Конлин вгляделся в его лицо: ни тени юмора. Почувствовал, как дернулось левое веко.
Билли мотнул своей словно заиндевевшей, коротко остриженной головой.
— Вон туда.
Старик сделал несколько шагов, но так как Конлин не последовал за ним, остановился и оглянулся.
Конлин смотрел на него и ждал дальнейших объяснений.
Билли развел руками и поднял брови, словно хотел спросить: «В чем проблема?» Потом показал на часы, болтающиеся на его запястье, как свободный браслет.
— Парад вот-вот начнется. Не беспокойтесь, — прибавил он, словно Конлина держала боязнь опоздать к началу. — Это не надолго.
— Костяной человек разговаривает с людьми?
— Я не сказал «поговорить». Может, он просто хочет взглянуть на вас.
Может быть, и хочет, подумал Конлин. Или, может, это специальная демонстрация, которую устроил Билли для Конлина после их беседы. Возможно, он подумал: «Конлина нужно убедить, что скелет способен гулять сам по себе».
Ладно. Конлин не чувствовал никакой угрозы. Один хороший толчок, и Билли свалится, как Шалтай-Болтай. Конлин не пойдет за ним ни в какой подвал, не сядет вместе с ним в машину. Но он может подыгрывать, пока инстинкт не предупредит его об опасности.
— Откуда вы знаете, чего он хочет? — спросил он, идя на шаг позади Билли.
Смех Билли напомнил быстрый рывок мехов пыльного аккордеона.
— Я прожил здесь всю жизнь.
— Это не ответ.
Билли держался так же уверенно, как и за обедом.
— Вы получите ответы на свои вопросы.
Старик повел его по Хаулет-стрит до пересечения с улицей под названием Ди. Она была более узкой, более старой, вымощена кирпичом давно ушедшей эпохи. Над ней сплетались ветви вечнозеленых деревьев, образуя почти непроницаемую крышу. Их мохнатые, падающие занавесом ветки напомнили Конлину «испанский мох» и далекий юг. Здесь не сияли огни на верандах, не мерцали гирлянды фонариков, не бурлила толпа. Только высокие, роскошные дома, построенные в глубине, далеко от дороги, смотрели на улицу незрячими стеклянными глазами.
— Почему эта улица такая темная? — спросил Конлин, когда Билли повернул налево и зашагал по кирпичам.
— Все, кто здесь живет, ушли туда. — Билли ткнул большим пальцем в сторону Парада. Снова сунул руки в карманы и зашагал прямо посредине улицы.
Конлин догнал его.
— Это здесь живет Костяной человек?
— Он всегда появляется из темноты. Здесь мы должны его встретить.
Сделав еще несколько шагов, Конлин остановился. Ему это перестало нравиться. Конлину пришло в голову, что городок, возможно, достаточно безумен, чтобы решать, какие приезжие ему не по душе — как это делают дети. Там, среди деревьев, возможно, прячется толпа линчевателей. Он только собирался сказать Билли, что они уже зашли достаточно далеко, как впереди вспыхнул свет.
Живой огонь. Старомодный фонарь. Кто-то вешал его на шест, закрепленный на большой темной платформе, — нет, это фургон. Открытая карнавальная платформа. Теперь Конлин увидел силуэт тягача, на сиденье молча сидел водитель в широкополой шляпе.
Конлин прищурился, прикрыл глаза ладонью, заслоняясь от яркого пятна света. С шипением зажглась вторая лампа. Потом третья.
Билли остановился, но продолжал стоять спиной к Конлину — он тоже рассматривал платформу.
Она стояла посредине улицы Ди, готовая ехать к улице Хаулет, хотя двигатель тягача еще не работал. Темой оформления платформы, как и некоторых дворов, которые раньше видел Конлин, были «Чокнугые огородные пугала». Пять человек в омерзительных нарядах сновали по платформе, зажигая фонари, расставляя по углам бочки из деревянных досок. Изодранные рубашки и штаны на лямках, разваливающиеся соломенные шляпы, неопрятные бороды, трубка из кукурузного початка. Четверо мужчин с неровно торчащими зубами, один из них тучный и совершенно лысый, и одна женщина чуть старше двадцати лет, с Длинными, немытыми волосами, в истрепанном платье и испуганными глазами. Все они выглядели так, будто только что выкарабкались из могил. Тощий мужчина помахал Билли рукой, потом глотнул из кувшина, на котором стояли три буквы X.
Билли помахал в ответ.
— Полларды, — сообщил он Конлину с ухмылкой, которая свидетельствовала о том, что он любит Поллардов. — Они всегда гордятся собой.
Когда глаза Конлина привыкли к свету фонарей, он разглядел два объявления, написанные от руки на деревянных дощечках, прибитых к шатким шестам на переднем краю платформы. Одно гласило: «Мы бросаем конфеты», а второе: «Бросайте нам ваших непослушных детей».