— А как?
Она устремилась к столу на колесах, вытащила папки, вывалила истрепанные листки и тетрадки, порылась в них, вряд ли понимая, что там написано. И наконец замерла в полной растерянности, а потом произнесла так, словно все, обещанное Апокалипсисом, явилось в наш подвал разом:
— Мы этого на курсах не проходили!..
Тут даже мне стало жаль бедную дурочку. Она стояла, опустив руки, такая беззащитная, такая потерянная!.. Если бы я не знал женщин, то сейчас пролил бы слезу умиления над моей дурой. Они не проходили! Так говорят маленькие девочки, искренне полагая, что незнание способно оправдать человека, а меж тем был у меня судебный процесс, где вся склока разгорелась именно вокруг возможности или невозможности для обвиняемого знать определенные обстоятельства…
Я неожиданно для себя погрузился в то воспоминание и упустил некий важный миг.
Когда я опомнился, Бурый уже стоял возле нее, лицом к лицу, и держал ее за плечи.
— Дурочка ты моя… — тихо сказал Бурый.
А она сама, сама прижалась к нему, как прижимается натворившая глупостей женщина к своему сильному, умному, непобедимому мужчине! Сама! К этому бревну неотесанному— Сделай что-нибудь, я его боюсь, — зашептала она, — он совсем спятил, дырка, говорит, дырка…
— Да все будет хорошо, проснется и уберется, ну? Какая ты у меня дурочка…
И он начал ее целовать, сперва — в лоб и висок, потом — в губы.
А она… она ему ответила… этому громиле! Этому тупому чудовищу! Тьфу! Глаза б мои не гляделиСидел, сидел, молчал, молчал, смотрел, таращился — высмотрел мою дуру! А она тут же и повисла у него на шее! Постыдилась бы —
вон дед того и гляди проснетсяВыживать, выживать скорее, пока эта развратная парочка не натворила дел. Ловко он прибрал к рукам мою дуру, ох, ловко… Какое он имел право?! Пришел, потаращился — и схватил в охапку! Ну разве не последняя сволочь?..
Я должен их отсюда выжитьВ конце концов, это моя дураЯ собрался с силами и запустил в стену электрическим чайником, потом — коробкой с картами. Деду это не помешало спать, а дуре и Бурому — целоваться. Я застонал от бессилия… ведь уговорит, теперь уж точно уговорит!..
Как легко, оказывается, было справиться с моей дурой…
Я ушел, я слонялся по всему дому, я рычал и бил кулаками в стены. Кулаки проваливались и попадали непонятно куда. Я понимал одно — от дуры пора избавляться раз и навсегда. Она развлекала меня, да, не спорю, я охотно смотрел на ее проказы… но сейчас…
Когда я вернулся, они уже ушли. Деда я заметил не сразу. Бурый уложил его на пол и прикрыл плотной скатертью — чтобы дед не простудился.
Я сел на свой табурет и, глядя на часы, дешевый будильник, стоявший на столе среди дурацких фигурок, камушков и свечек, думал — вот сейчас они наверняка поехали к нему домой, к ней нельзя, у нее взрослая дочка, матери от дочек такие дела скрывают. Потом она явится к себе как ни в чем не бывало и начнет готовить ужин.
Прошло время ужина — и я, глядя на часы, думал, что сейчас моя дура ложится спать и блаженно растягивается на постели — приятно измученная и безмерно довольная, отложив все попечение о Лизе и ее затеях до утра…
Мне показалось странным, что Лиза не вернулась в подвал, чтобы договориться о церемонии зазыва с того света. Хотелось верить в лучшее, в мои-то годы, и я придумал, что она встретила умных людей, которые отговорили ее от этой блажи, или набрела на другой салон, где ее радостно приняли и обещали обслужить в наилучшем виде. Я утешал себя так — а сам помнил, что бродил по дому довольно долго, она вполне могла вернуться, и моя дура, млея в объятиях Бурого, назначила ей время этого мерзкого сеанса.
Давно мне уже не было так скверно.
Если я не придумаю, как их отсюда выставить, говорил я себе, они своими глупостями подманят какую-нибудь зловредную сущность.
Говорил, говорил — и договорился! Мне сразу полегчало. Я понял, как с ними справиться! Я понял, как спасти драгоценный сундучок.
Заодно я бы навеки отвадил мою дуру от доморощенной бестолковой магии.
Все было именно так, как я и думал — Бурый уговорил ее вызвать для Лизы мертвого жениха или кем там этот господин ей приходился.
Бурый стал ее хозяином, он уладил скандал с Анжелой, он уже заведовал всеми ее покупкамиНа следующий день они примчались вдвоем, стали двигать мебель, умчались, дура вернулась, и сразу же Лиза привезла фотографию. Маша велела ей раздеться и надеть длинную белую рубаху, потом отвела в конуру с массажной кушеткой и приказала лежать тихо, не говоря ни слова.
— А скажешь хоть слово — все пропало, и он никогда больше не вернется, — пригрозила она. Лиза только кивала и смотрела огромными сумасшедшими глазами прямо в глаза моей дуре.
— Вот видишь, я ставлю на столик его фотку, рядом стакан воды, накрываю хлебом, — все это моя дура проделала с неимоверной торжественностью. — Всякое может случиться — ты, если чего, сбивай стакан и хлеб на пол, а я буду молитву читатьЛиза с мычанием указала на дедовы ноги.
— Что-нибудь придумаем! — пообещала дура. — Вытащим его, старого черта… Только бы не помер… Ну, идем, я тебя уложу.
Они втиснулись в конурку.
Я был готов. Я облачился нужным образом. Если они будут проделывать свои дурацкие ритуалы перед столиком — замечательно! Там как раз очень удобное для моей выдумки место.
Вошел Бурый с большой сумкой. Оглядел салон, покосился на дедовы ноги. И вдруг улыбнулся. Его улыбка мне не понравилась. Я успокоил себя тем, что больше эту парочку никогда не увижу. Вспомнил, кстати, как недавно пели на улице: «Это есть наш последний и решительный бой!» Именно так. Я дам им бой.
Это мой дом. Им тут больше не быть.
Из каморки вышла моя дура и плотно прикрыла дверь.
— Тише говори, — предупредила она любовника. — Ей нужно сосредоточиться и представлять себе его таким, как при жизни, все вспомнить, как говорил, как ходил…
— Что еще требуется? — перебил он.
— Сорок свечек.
— Принес. Еще ты три метра черной ткани велела купить. Купил.
Их куда?
Она заглянула в тетрадку.
— Тут написано — закрыть тканью портрет покойного.
— Так он же формата девять на одиннадцать. В шесть слоев, что ли?
— Ой, ну что я за дура! Нужно было его с самого начала закрыватьЯ все перепуталаЯ только вздохнул. Я-то с ней два месяца промучился, а ему все эти радости еще предстоят— Не вопи, — одернул ее Бурый. — Ну, перепутала и перепутала.
— Ничего у нас не выйдет. Дух не захочет приходить. Еще и этотДура показала пальцем на дедовы ноги.
— Сказал же — ночью вынесу и положу на трамвайной остановке.
— А если он и там не проснется?
— Значит, такая его судьба.
— Ты его хоть в холл вытащи, — жалобно попросила дура. — А то нехорошо. При постороннем духов не вызывают.
— Так он же все равно спит… — сказал Бурый, которому вовсе не улыбалось тащить куда-то эту восьмипудовую тушу.
— Тебе трудно, что ли? А если мы об него споткнемся? И все коту под хвостДура остается дурой. Я видел, что ей очень не хочется проводить опасный обряд. И тем не менее она требовала от любовника, чтобы он убрал помеху в проведении обряда. Или я окончательно забыл, что делает с женщинами мужская ласка, или до сих пор не знал всей глубины дурости моей дуры.
— Вот это — аргумент, — согласился Бурый.
Он подхватил деда под мышки и поволок в прихожую, а дура, нагнувшись, семенила следом, пытаясь подхватить дедовы ноги. Потом она подобрала скатерть и хорошенько укутала лежащего на полу деда.
— Умница. Теперь его даже не видно.
От похвалы она просто расцвела. Должно быть, мою дуру очень редко хвалили. И тут же ей показалось, что теперь мужчину можно брать голыми руками. В мое время девиц хоть учили действовать исподтишка, а этой никто никогда не говорил, что нужно выждать подходящий момент. Возможно, она была не так уж виновата в своей глупости…
— Нет, все не так, все не так! Все неправильно! — воскликнула она, не боясь, что Лиза в каморке ее услышит. — Никакой дух не явится, зря ты все это затеял.