— Будьте уверены! — снова пообещал Кторов.
— Не могу быть уверенным в этом. Надежда лишь в одном: однажды вы поймете, что такое страдание. Страдание — это побуждение к деятельности. Хотелось бы — созидательной. Вот вы разрушили дворцы. А зачем? В них прекрасно бы жилось победившим. На орловском конезаводе крестьяне выкалывали глаза арабским скакунам только за то, что они были господские. Зачем вы сожгли библиотеку родителей Блока? Разве победившему пролетариату не нужны знания?
— Это все пена, — сказал Кторов, с раздражением ощущая правоту собеседника. — Пена на вареве. Кушанье будет готово, а от пены не останется следа.
— Она так и останется в вареве, — сказал немец. — Она останется в вареве, если вовремя ее не удалить. Вы не задумывались, что произошло с Французской революцией? Ведь лозунги были прекрасными. А кончилось все гильотинами. Революция пожрала своих детей. А все потому, что пена — грязная, вонючая пена — осталась в вареве. Она его и испортила. Все повторяется. Теперь это случится у вас.
— Уж мы-то найдем способ избавиться от пены! — возразил Антон.
— Да, — кивнул его собеседник. — Повар всегда найдется. Всегда находятся люди, которые хотят готовить по своему вкусу и разумению. Я только боюсь, что этот повар будет готовить исключительно острые блюда. Многие ими будут просто давиться. Вас ждут нелегкие времена.
— Не пугайте, не пугайте, — сказал Кторов, вставая. — Самое страшное — гражданскую войну и интервенцию — мы уже пережили.
— Самое страшное у вас еще впереди, — сказал Эммануил, продолжая сидеть рядом с раскрытым футляром, в котором блестела лаком молчащая скрипка.
— Надо же, — едко сказал Антон, — провидец. Может, вы скажете, господин пророк, чем закончатся ближайшие дни?
— Как обычно, — без улыбки сказал Эммануил. — Все закончится выстрелами и смертями.
Глава четвертая
— Оружие не бери, — сказал Гнатюк. — Там оно не поможет.
— Слушай, — Кторов задумчиво почесал нос. — Неужели правда?
Там и в самом деле живут гномы? Какие они, Паша?
— Какие, какие… — Гнатюк был чем-то озабочен, чувствовалось, что разговор он ведет машинально. — Обыкновенные мужики, только маленькие очень. Морды морщинистые, руки в мозолях. А ты думал? Они ведь целыми днями то кайлом, то молотом машут.
— А стеклянный гроб? — жадно спросил Антон.
— А я откуда знаю? Они нас к себе не приглашают. Встретимся в гроте, обмен совершим — и разбежимся. А тебе что, принцессу чмокнуть захотелось?
— Интересно все-таки.
— Интересно будет, когда Кумок за город возьмется. Нам готовиться надо, в этом деле без гномов не обойтись.
Гномы, проживающие в катакомбах, были великими искусниками во всем, что касалось оружия. Они изготавливали пистолеты, похожие на кольты, пулеметы с бесконечной лентой (главное достоинство всех видов огнестрельного оружия, изготовляемого гномами, заключалось в том, что в них никогда не кончались патроны).
— Ты ни разу не сталкивался с таким? — спросил Гнатюк. — Гонишь бандюгу, он отстреливается, вроде бы все патроны давно кончились, а он знай себе палит. Так будь уверен, пистолетик его гномами сработан. Как это у них получается, не знаю, но нам очень кстати.
Главное — в бою перезаряжаться не надо!
Он озабоченно разглядывал тяжелый английский ботинок на своей левой ноге. Ботинок «просил каши» — подошва его отстала и грозила оторваться совсем.
— А ты, говорят, сегодня в парке с немцем, что на скрипочке пиликает, философские базары вел?
— Следишь? — вспыхнул Кторов.
— Была нужда, — Гнатюк затянул подошву проволокой, для надежности обмотал ее вокруг ботинка еще несколько раз. — Годится!
Ты с ним осторожней будь, он же контуженный, из немецкого батальона, в плен попал, да так и остался. Кант ему фамилия будет. Буйный он. Попу нашему так врезал, тот два дня в себя приходил, потом кинулся в церковь, орет: анафеме предам! А немцу с того что, он лютеранин!
Притопнул ногой, проверяя, как держится проволока.
— Годится!
— Слушай, Паша, — спросил Кторов, — а тебе не кажется все это странным? Такое ощущение, что мы играем в каком-то спектакле, и даже не играем, нет, нас кто-то за веревочки дергает. Водолазы эти, кот говорящий, Голем трехметровый, теперь вот гномы еще… Но не бывает так, не бывает!
— Водолазы — это показуха, — зевнул Гнатюк. — Если хочешь, обряд такой: вроде, получается, никто никого не топил — вон они из пены морской на берег лезут. Стыдно же признаться, что безоружных мужиков, которым воевать надоело, словно кутят топили. Вот и придумали такое. Утопленники забудутся, а водолазы каждый день под духовой оркестр маршируют, их долго помнить будут.
Он прошелся по комнате, приоткрыл дверь и крикнул:
— Оська!
— Га! — звонко отозвался Остап Котик и появился в дверях. Как чертик из табакерки выскочил.
— Не га, а слушаю вас, товарищ начальник! — покровительственно и по родственному тепло поправил его Гнатюк. — А ну, сынку,
сбегай к Михайло Поликарпычу, узнай, все ли они заготовили?
— Кторов и Гнатюк в окно наблюдали, как выходит из ЧК юродивый.
На взгляд Митьке было за тридцать; одетый в странное рубище, бывшее некогда строгим английским костюмом-тройкой, он был худ, длинноволос и небрит. Поэтому заросшая морда его чем-то напоминала собачью.
«Это я от Баюна Полосатовича заразился», — с тревогой подумал Антон.
Митька постоял на площади, чухаясь и скребясь, по-собачьи встряхнулся, неторопливо огляделся по сторонам и лениво поплелся в трактир.
— Лишь бы Сунжиков не подвел, — тревожно вздохнул Гнатюк.
— Не должен, — с сомнением сказал Антон.
Дверь распахнулась, и на пороге кабинета появился начальник Лукоморской ЧК Гервасий Бонифатьевич Добужанский — невысокий лысый человечек, плотного, если не сказать больше, телосложения в добротной шевиотовой гимнастерке, ушитых синих полицейских галифе и хромовых сапогах. На гимнастерке красовался орден Красного Знамени. «Мастифф», — определил породу Кторов, едва Добужанский вошел в кабинет.
— Ну что? — тонким фальцетом спросил начальник ЧК. — Смотри, Гнатюк, под твою ответственность я эту гниду выпустил. Скроется, ответишь перед революционным трибуналом по всей строгости рабоче-крестьянского закона!
— Да хоть сейчас готов, — мрачно сказал Гнатюк. — Ей-богу, Гервасий Бонифатьевич, вы столько пугаете, что уже и смерти не страшишься. На кой черт она нужна, такая жизнь?
— Это ты здесь красиво поешь, — ласково улыбнулся начальник.
— Поглядел бы я на тебя в подвале у Ангела Смерти!
Кторов уже знал, что Ангелом Смерти прозвали местного исполнителя Ваню Глухоту — здорового, постоянно смеющегося парня двадцати пяти лет, который в течение дня в серой косоворотке и люстриновом костюме бродил по кабинетам, маялся бездельем и приставал к товарищам с идиотскими вопросами. Еще он любил садиться за громоздкий «Ундервуд», заправлять в него чистый лист и, нажимая на клавиши негнущимся пальцем, наблюдать, как на бумаге появляется новый знак.
— Ты смотри, — грозил ему начальник. — Сломаешь аппарат, я тебя самого в расход пущу. Не думай, у меня рука не дрогнет. Ферштейн, Ванька?
— Зер гут, — счастливо смеясь, отвечал Ангел Смерти и примерялся выстучать новую буковку. — Яволь, Гервасий Бонифатьевич!
— Смотри, Павел, — снова сказал Добужанский. — Слишком хитро ты все придумал, я бы проще поступил — Митьку и трактирщика к стенке, а банду встретил бы на въезде и порезал из пулеметов.
— Пулеметы и у них есть, — сказал Гнатюк. — И хорошие пулеметчики. А откуда они на город пойдут, Гервасий Бонифатьевич, какими силами? Вам это известно?
— Все ты, Павел, усложняешь, — вздохнул начальник. — У них тоже Лениных и министерских голов в банде нет. Полезут по старинке — от Разбойной слободы. Сначала разведка на тачанках, а потом и сам атаман с основными силами. Мы б тачанки пропустили, пусть их засада в тылу встретит, а атамана зажали бы. Нет, ты маракуешь, маракуешь… Прямо Наполеон, задумавший Кутузова разгромить.