Начальник недовольно сморщился, посмотрел на Кторова, ища поддержки у столичного гостя, не дождался ее и недовольно сказал, забавно надув губы, отчего усики его собрались в единую черную щепоть:
— Я ж говорю — чистый Наполеон. Только моя думка проста: контриков перевоспитывать бесполезно, их в штаб к Духонину отправлять следует, тогда они быстрее умнеют.
Он ушел.
Гнатюк прислушался к удаляющемуся стуку сапог начальника, уныло пробормотал:
— Вот так и живем. Голимый пузырь, но — начальник! Весь город поборами обложил, а пикнуть никто не смеет. И вокруг него таких же сучков кучка собралась, за Гервасия горло дерут. А как же — рука руку моет!
— Не подарок, — согласился Антон, — но начальников не выбирают, их тебе дают. Ты не волнуйся, такие долго не держатся, и, как правило, они плохо кончают.
— Ладно, — сказал чекист. — Ты бы отдохнул, товарищ Кторов, нам еще вечером силы понадобятся. А я, пожалуй, схожу посмотрю, все ли правильно наш меломан из трактира сделал.
— Чего уж там отдыхать, — проворчал Антон. — Пошли вместе.
— Все, как вы сказали, — трактирщик смотрел в пол. — Все, как вы сказали, господин чекист.
— Глупыш, — улыбнулся Павел Гнатюк. — Ну чего ты так расстраиваешься, Сунжиков? Это же и для твоей пользы.
— Знаете, — сказал трактирщик, — ужасно надоело быть марионеткой. Каждый пытается нащупать твое слабое место, а когда нащупывает его, считает, что взял тебя за глотку и может приказывать тебе сделать все, что угодно. Понимаете, господин чекист, это слишком унизительно для человека. Я так больше не могу. Никто и никогда больше не будет приказывать мне. Никто и никогда. Мне надоело дергаться на веревочках.
— Да ну? — ухмыльнулся Гнатюк. — И ты придумал, как с этим справиться?
Кторов понял.
— Зачем? — сказал он. — Зачем, Сунжиков?
— Чтобы быть свободным, — криво усмехнулся он. — Поверьте, это оказалось не так больно.
— Вы о чем? — непонимающе вклинился в разговор чекист.
— Он побил все свои пластинки, — объяснил Антон.
— Не может быть! — Гнатюк ринулся в зал.
Зал был усеян черными осколками самой разнообразной формы.
Около стойки чернела целая груда осколков. У виктролы оказалась сорванной крышка. Здесь действовал человек в бессильной и безрассудной ярости.
— А чего ее жалеть, — объяснил Сунжиков. — Для кого?
Глаза у него были сухие и спокойные, как у человека, твердо уверенного в том, что через несколько минут он умрет.
— Дурак, — искренне сказал Кторов.
— Так что же, — ответствовал тот. — Зато теперь у меня нет слабости. Я свободен!
— Самому умирать еще страшнее, — угрюмо сказал Гнатюк.
— Вы знаете — нет, — трактирщик посветлел лицом. — Умирать самому значительно легче. Смерть — это черта, о которой страшно думать и которую совсем не страшно преступить. Куда тяжелее расстаться с тем, что составляло мою жизнь. Я — коллекционер. Вам этого не понять. Но не волнуйтесь, ваше поручение я выполнил в точности. Бандиты и революционеры — две стороны одной медали, но меня успокаивает, что вторые вооружены идеей, а это значит: однажды им надоест резать, и они придут к мысли, что мир живет созиданием. «Мир — хижинам, война — дворцам!» — лозунг хлесткий, не спорю, но к чему рушить дворцы, если они уже принадлежат тем, кто пока еще живет в хижинах?
— Арестовать тебя и все дела, — сказал Гнатюк. — Испортит ведь всю кашу, что мы заварили!
— Не надо, — возразил Кторов. — Я ему верю.
— Вы умный человек, — вздохнул трактирщик. — Только пока не можете разобраться в истинных и мнимых идеалах. Хотите музыку?
Специально для вас. Одну я все-таки оставил. Для души.
И поставил пластинку. Зашипела игла, и трактир заполнили звуки рояля. Мелодия была красивой, ее следовало слушать не здесь, ее следовало слушать ночью у моря, под шум набегающих волн, под звездами, возраст которых исчислялся миллионами лет, она поднималась и замирала, она умирала и вновь рождалась из бороздок, выдавленных машиной, мелодия была похожа на полет ночной бабочки, порхающей в черной пустоте.
— Дай-ка я и эту грохну! — шевельнулся Гнатюк. — Чего она одна осталась? Чистое сиротство!
— Тише, мой друг, — негромко сказал Кторов. — Это же «Аппассионата»! Любимая соната нашего Ильича!
Глава пятая
В сумраке грот действительно казался похожим на огромный человеческий череп. Особенно устрашающе выглядели кривые зубы валунов. В проеме, обозначающем отсутствующую переносицу, светились непонятные огоньки.
Второй день Кторова не оставляла мысль, что в своих исканиях он что-то упустил из виду. Казалось, где-то в стороне осталась разгадка важной тайны, но Антон никак не мог сообразить, что его так смущает. Днем, стоя у исполинской фигуры переправленного в подвалы Чк Голема, он чувствовал это особенно остро. Он разглядывал лоб Голема в поисках начертанных там знаков, но лоб был чист, а тайну знаков каким-то образом хранил христианский Бог. Ничего, что могло бы раскрыть тайну оживления чудовища, он в церкви не нашел, а пожилой поп с седой бородой и прозрачными голубыми глазами бесцветно смотрел на Антона, пожимая плечами, и было видно: он искренне недоумевает о причине такого пристального внимания к своей персоне.
И все-таки… Что-то было упущено, Антон чувствовал это, но чем разрешишь сомнения?
— Пошли, — позвал Павел Гнатюк. — Мигают вроде. Значит, так: вопросов лишних не задавать, с хозяевами ни о чем не спорить, глядеть всем на меня, как имеющего опыт общения. И оружием не махать, тут свои стрелки имеются!
Гномов было семеро.
Ростом невеликие, до пояса Антону не доставали, широкоплечие, отчего казались квадратными, бородатые, они, стоя у входа в пещеру, разглядывали идущих людей. Каждый был в отсвечивающей при лунном свете кольчуге, у каждого за поясом — боевой топор с узорной рукоятью и льдисто поблескивающим лезвием. Металл кольчуг и топоров совсем не походил на сталь, Кторова это заинтересовало, и он спросил о металле Гнатюка.
— Особый металл, браток, — негромко сказал тот, — мифрил называется. Ты пока помалкивай, не любят они, когда мы между собой шушукаемся.
Переговоры шли трудно. Дважды Гнатюк поворачивался, делая вид, что уходит, но его возвращали обратно, один раз гномы сделали вид, что обижены предложенной низкой ценой, но, в конце концов, договаривающиеся стороны на всем сошлись и даже купечески хлопнулись ладонями в знак того, что ударили по рукам.
Один из гномов ушел и вернулся, держа на каждом плече по длинному свертку, а за ним следовало странное существо, одновременно похожее на верблюда и товарную железнодорожную платформу.
На это существо сразу стали укладывать принесенные припасы, а Павел Гнатюк еще продолжал говорить с главарем, оживленно и бодро размахивая руками. Гном поглаживал бороду и согласно кивал. Вид у него был довольный, словно он навязал чекисту свои условия и теперь радовался, что умело облапошил партнера по сделке.
Остап Котик, сидя на корточках, начал развязывать сверток, но был остановлен пинком Гнатюка.
— Гном сказал, — объяснил начоперотдела, — гном сделал. Верно я говорю, Гимли?
Старший гном что-то одобрительно проворчал, наблюдая, как железнодорожный верблюд, нагруженный припасами, исчезает в черном чреве пещеры. Живописно выглядел гном, у себя в пещерах он не иначе как в дамских любимчиках ходил. Кторов попытался представить себе женщин этого странного племени и не смог. Воображения не хватало.
Вместо этого все время представлялся ему прозрачный хрустальный гроб с тоненьким созданием в белом платье, с пламенеющей розой на груди. Антон поймал на себе внимательный взгляд гнома по имени Гимли. Некоторое время тот молча рассматривал Кторова, потом негромко спросил что-то у чекиста. Тот так же тихо ответил ему. Гном чуть слышно рассмеялся, полез в сумку, висящую у него на боку, достал какой-то предмет и сунул его Гнатюку, продолжая приветливо улыбаться разведчику. Они с Гнатюком троекратно обнялись, гном Гимли махнул своим рукой, и все гномы одновременно исчезли во тьме пещеры.