В отдалении, на самом краю обрыва, кто-то стоял. Меркнущее лимонное зарево едва освещало неподвижную фигуру, черный нарост, нарушающий равномерность пустынного берега. «Наверное, это кто-нибудь из археологов», — решил Константин. Он хотел окликнуть неизвестного собрата по ночным прогулкам, но отчего-то не решился, а вместо этого развернулся и едва ли не бегом двинулся к палаткам.
На сей раз полог он закрывал с особой тщательностью.
Раскоп представлял собой сложную систему углублений с ровными краями и четко обозначенными углами. На дне вместо базальтового основания располагалась необычная структура, больше всего напоминающая сеть окаменевших кровеносных артерий. В одной из выемок копошился Аркаша. Блестящая поверхность корпуса долговязого унибота оживилась тремя десятками манипуляторов. Каждая суставчатая конечность занималась своим делом, разрабатывая, зачищая и фотографируя срез на разных уровнях. Доктор Гогенгейм метался вокруг углубления, время от времени хищно бросаясь вниз, и отдавал короткие сердитые команды Полину. Мальчик расположился на краю выработки, спрятав свою пышную каштановую шевелюру под невероятных размеров соломенной шляпой. Перед молодым человеком плыли в воздухе светящиеся символы голографического интерфейса.
Поглощенные работой отец и сын не замечали присутствия Константина, и он медлил, не желая вмешиваться в процесс.
Солнце припекало. Над землей и скалами колыхалось мутное марево. В небе над раскопом лениво проплывали ящерицы.
Адель появилась неожиданно, словно из-под земли, а точнее, из ближайшей траншеи. В пользу этого говорила запыленная одежда. На плече девушки висел небрежно свернутый в трубку инженерный планшет экраном наружу. По поверхности тубы плыли стайки символов омни вперемешку с общеупотребимыми литерами лингво вульгарис — похоже, Адель занималась переводом.
— Работаете, мальчики? — девушка, милая, улыбчивая, веселая, словно и не было вчерашней истерики, остановилась на краю углубления и с любопытством посмотрела вниз. — Что-нибудь есть?
— Глухо, совершенно глухо! — из отверстия появилась взъерошенная шевелюра Гогенгейма. — Горизонты безмолвствуют. Никаких культурных отложений.
— А что основание?
— Ничего нового. Повторяющийся узор и те же маркировки, что и в других выработках. Сканирование по периметру выявляет несколько аномальных зон, но, судя по углу залегания и форме, это просто камни, — ученый отер выступивший на лбу пот. — Что-то жарковато сегодня…
— А ты без головного убора! Кепку опять в лагере оставил? — Адель уперла руки в бока. — Вот, бери пример с сына. Кстати! Полину пора принимать лекарство.
Остающийся до этого времени совершенно безучастным к разговору мальчик поднял голову.
— Я хочу напомнить гражданке Пастер, что она не приходится мне родственницей и ей должен быть совершенно безразличен мой рацион, — Полин говорил плавно и немного нараспев, словно готовил речь заранее.
— Я всего лишь выполняю обязанности врача в экспедиции, — Адель умоляюще посмотрела на Гогенгейма.
— Да, конечно, и поэтому живете в одной палатке с моим отцом. Он что, болен? — Полин поднялся на ноги, снял шляпу и теперь в упор смотрел на Адель. Худенький паренек и симпатичная загорелая девушка. Севрюгину подумалось, что не знай он правды, то принял бы их за брата и сестру.
— Нет, это ты болен! Злобная маленькая тварь! — Адель резко развернулась и бросилась к лесу.
Гогенгейм одним рывком выбрался из траншеи, подскочил к сыну, схватил за плечи, встряхнул.
— Немедленно догони гражданку Пастер и попроси прощения!
Мальчик не отвечал. Его голова опустилась на грудь, руки повисли вдоль туловища, словно механизм, приводящий в движение это хрупкое тело, неожиданно умер, не выдержав перегрузки. В яме отрывисто гудел Аркаша. Унибот оставил работу и беспокойно перебирал своими многофункциональными конечностями. Он понимал, что хозяевам плохо, но не умел помочь им.
— И не смей симулировать приступ! Я знаю все твои фокусы! — Гогенгейм еще сильнее тряхнул сына.
— Прекратить! — Севрюгин, не торопясь, приблизился.
Ученый вздрогнул и застыл, выпустив мальчика. Его лицо, еще минуту назад искаженное гневом, теперь выражало растерянность, будто весь негатив вдруг унесло ветром, точно крылатую ящерицу. Полин, напротив, полностью пришел в себя и с любопытством смотрел на нового знакомого.
— Это был лингво магнус, да?
— Самую малость, — Севрюгин поднял соломенную шляпу, протянул ее Полину. — Ступай в лагерь. Нам с твоим отцом нужно поговорить.
Паренек покорно направился в сторону карниза. Аркаша вопросительно гукнул, устремив сенсоры на Гогенгейма, но тот по-прежнему хранил молчание. Долговязый цилиндр резко взмахнул верхней группой манипуляторов, что вполне можно было расценить, как пожатие плечами, выбрался из траншеи и устремился вслед за мальчиком.
— Решили прочитать мне лекцию о семейном воспитании, гражданин надзиратель? — голос Гогенгейма был еще слаб, но явно ненадолго.
— Мог бы и прочитать. Но, честно говоря, я пришел совершенно по другому поводу. Нам с вами пора объясниться. Я не обижаюсь на то, что вы зачислили меня в подручные своего отца. Это ваше дело. Но я категорически не согласен с ошибками, которые вы допускаете при раскопках. Стратегия развития выработок и последовательность сканирования горизонтов говорит мне о том, что вы пользуетесь таблицами Монро. Я прав?
— Да, это так. Раскопки на Трио подтвердили состоятельность выкладок Монро, и потом… Постойте! Как вы узнали?..
— Очень прискорбно, Олли, что после стольких лет вы поверили этому англосаксонскому шарлатану. Да он не в состоянии отличить клинопись от огамического письма! Тот успех на Трио — обычное везение. А вы клюнули на раскрученную пустышку, как первокурсник. Черт побери, я ведь считал вас лучшим на потоке!
— Как вы меня назвали? Постойте-постойте… неужели… Профессор? Вы?!
— Теперь уже нет, — улыбнулся Севрюгин, — я больше не преподаю.
Они сидели на самом краю небольшого скального карниза. Далеко внизу волны штурмовали базальтовый бастион. Маленькая крылатая ящерица выбралась погреться на соседний валун, но тут же взлетела в воздух, испуганная присутствием людей. Константин приложил ладонь козырьком ко лбу и наблюдал, как порыв ветра подхватил и закружил рептилию.
— Значит, все-таки трансплантация, смена парадигмы? — Гогенгейм пристально разглядывал Севрюгина. Искал знакомые черты и не находил.
— Да, после пересадки мозга многие меняют имя и род занятий. Начать все заново — заманчивая перспектива! Вот я и решил: почему бы нет?
— Ты… вы воспользовались своим статусом? Или деньгами? Хотя что тут спрашивать, конечно, это статус. Значит, вы защитились?
— И теперь в экспедиции целых два научных светила, — рассмеялся Севрюгин. — Вас, как я понимаю, также можно поздравить с перерождением?
— Да, я решился совсем недавно, — Гогенгейм провел рукой по тонкому горизонтальному шраму, пересекающему лоб от виска до виска. — Отец не раз предлагал мне трансплантацию. Он ведь владеет несколькими клиниками для душевнобольных, поддерживает связь с онкологическими центрами, следит за статистикой катастроф. Ждет, когда созреют новые тела. Я не хотел получать вторую жизнь из его рук. И вот четыре года назад мой личный статус достиг требуемого уровня. Наверное, я так и не решился бы, но после слушаний в ученом совете меня ожидал подарок в виде инфаркта.
— Однако для трансплантации необходимо оформить кучу бумаг.
— В том-то и дело. Все уже было готово. Только подпиши. Пока я валялся в реанимации, папа уговорил Лизу подписать договор вместо меня.
— Лиза?
— Моя жена. Она католичка. Всегда осуждала отца, говорила, что он великий грешник. Бог знает как, но он ее уболтал. Мы с Лизой одногодки. Сейчас ей сто два и духовно, и физически. Лиза умирает, профессор. Там, на Земле. Я увез Полина, чтобы мальчик не видел этого. Наверное, он ненавидит меня.
— Надеюсь, что нет, — Севрюгин положил руку на плечо бородача. — Меня больше беспокоит ваше состояние, Ауреол.