Вскоре мои усилия начали приносить плоды. Теперь по воскресеньям я мог ожидать человек тридцать-сорок, а то и пятьдесят, и редко случался будний денек, когда не зашли бы пообщаться с Богом два-три человека.
Ланч был удивительно вкусным. К концу дня я уже закончил черновик проповеди. Джексон тоже славно потрудился: церковь сверкала как новенькая — а храм наш не выглядел новым уже очень долгое время. По одной из стен внутренних помещений тянулся ряд фотографий прежних пасторов. Мне сказали, что двое из них служили в те далекие времена, когда президентами были Бенджамин Харрисон и Джеймс Гарфилд. По большей части строгая компания, возможно, слишком суровая и потому за последние десятилетия сильно сократившая свои ряды. Думаю, одной из причин моего назначения сюда было то, что я не угрожаю адским огнем и проклятиями, а открыто и твердо выступаю на стороне участия, исправления и искупления.
Вечером, когда я уже собирался домой, подошел Джексон и обратился ко мне с очередным вопросом:
— Извините, преподобный Моррис, скажите, следует ли мне запереть здание после вашего ухода?
Я кивнул:
— Да. Думаю, некоторые из этих великих святых, взирающих на нас с икон, оставили бы храм открытым как круглосуточное прибежище страждущих, но не в наше время. Нельзя, чтобы кто-нибудь ограбил церковь.
— Согласно моей базе данных, церковь — это культовое сооружение, предназначенное для совершения богослужений и религиозных обрядов… — начал Джексон.
— Верно.
— Но вы сказали, что здесь домГоспода, а не церковь, — сказал он.
— Церковь — это место, где мы общаемся с Богом, — объяснил я. — И это делает храм домом Его.
— Должно быть, Бог очень большой, если ему требуются такие высокие потолки, — заметил Джексон.
Я улыбнулся:
— Интересное наблюдение, Джексон. Господь, несомненно, может быть настолько большим, каким сам захочет. Но я думаю, внутреннее пространство храма делается таким вместительным не для того, чтобы подстроиться под Бога, ибо надобности в этом нет, а чтобы отразить Его могущество и величие для тех, кто приходит сюда поклоняться Ему.
Робот никак это не прокомментировал, и я прошел к машине. Должен признать, мне понравился короткий разговор с Джексоном, я уже предвкушал новую беседу на следующий день.
На ужин я сделал пару бутербродов — стряпня не входит в число моих талантов — и остаток вечера провел за чтением. К десяти часам я был, как обычно, в постели, а в шесть утра уже встал. Оделся, заправил постель, взял зерен и семечек покормить птиц на заднем дворе и наконец поехал в церковь.
Когда я прибыл, Джексон подметал пол, совсем как вчера.
— Доброе утро, преподобный Моррис, — поприветствовал он.
— Доброе утро, — откликнулся я. — Джексон, ты не мог бы оказать мне одну услугу? Я собираюсь сейчас, с утра пораньше, пока никто не пришел, порепетировать проповедь. Пожалуйста, поставь стакан воды на кафедре.
— Да, сэр. Должен ли я также включить микрофон?
Я покачал головой:
— В этом нет необходимости. Пока еще некому слушать. Это будет просто репетиция.
Он ушел за водой, а я направился в кабинет, повесил пальто в шкаф и вытащил из ящика стола текст. Конечно, у меня есть великолепный, как сейчас говорят, «навороченный» компьютер, который думает в тысячу раз быстрее человека и с которым я недурно управляюсь, но проповеди мне почему-то гораздо удобнее писать от руки, допотопными средствами.
Я сделал пару последних поправок и вышел из кабинета. Через минуту я стоял на кафедре, ухватившись, как обычно, обеими руками (если не зафиксирую их на месте, то стану слишком активно жестикулировать), и начал прорабатывать проповедь.
Когда закончил, сверился с часами. Проповедь заняла двадцать две минуты — вполне приемлемый размер. Из многолетних наблюдений я вывел правило: речь больше 30 минут может наскучить, а короче 15 минут кажется усеченной и недостаточно серьезной.
Подняв глаза от часов, я углядел в глубине церкви недвижно стоящего Джексона.
— Не буду больше мешать тебе, — сказал я, направляясь обратно в кабинет. — Продолжай свою работу.
— Да, преподобный Моррис, — ответил Джексон.
Но тут одна мысль пришла мне в голову.
— Одну минуточку, Джексон.
— Да, сэр?
— Ты слушал мою проповедь?
— Да, преподобный Моррис. Мне не требуется дополнительных усилителей звука.
— Это точно, — согласился я и спросил: — Ну, и что ты думаешь о ней?
— Вопроса не понял.
— Тогда позволь объяснить, — откликнулся я. — Каждое воскресное утро я читаю проповедь своим прихожанам. Моя назидательная речь должна не только приносить им душевный покой, хотя, возможно, это понятие выходит за рамки твоего понимания, но она также призвана наставлять их.
— Что значит «наставлять»?
— Учить, как вести добродетельную и духовно богатую жизнь, — объяснил я. — Проблема лишь в том, что иногда я слишком углубляюсь в тему и потому не вижу никаких логических изъянов или противоречий, которые закрадываются в текст. — Я улыбнулся, не знаю зачем, ведь улыбка ничего не значит для робота. — Мне бы хотелось, чтобы ты слушал мои проповеди, не по воскресеньям, конечно, а когда я репетирую на неделе, и указывал мне на логические несоответствия. Справишься?
— Да, преподобный Моррис. Справлюсь.
— Хорошо, — похвалил я. — На самом деле, думаю, можно прямо сейчас и начать. Ты ее помнишь или мне прочитать еще раз?
— Я могу повторить ее слово в слово, преподобный Моррис, — сказал Джексон. — Я также могу точно передать все ваши интонации, если это необходимо.
— Не нужно ее повторять, — покачал головой я. — Просто вспомни, встречаются ли там какие-то логические ошибки.
— Да, сэр, — ответил Джексон. — Вы упомянули, что некий человек по имени Иона был съеден огромной рыбой, но выжил. Это логическая ошибка.
— Она лишь кажется таковой, — кивнул я. — Не будь Господа нашего, это действительно была бы ошибка.
— Не понимаю, преподобный Моррис.
— Бог всемогущ, — объяснил я. — Нет для Него ничего невозможного. Он способен излечить больного, воскресить мертвого, разделить Красное море, дабы помочь исходу из Египта детей Израилевых, может и вынести Иону из чрева кита.
— Разве желудочная кислота не разрушит плоть Ионы и не растворит его внутренние органы?
— Только если не вмешается Господь, — сказал я. — А тут был Божий промысел.
— Вмешивается ли Господь каждый раз, когда человек съеден большой рыбой? — спросил Джексон.
— Нет.
Джексон немного помолчал и спросил:
— Что определяет, какой человек будет спасен Богом?
— Мне это неведомо, — признался я. — Ни один человек не может знать, как работает мысль Господа. Пути Господни неисповедимы. Мы лишь знаем, что Он благоволит благочестивым и высоконравственным людям, хотя, если поглядеть на современный мир, в это иногда бывает трудно поверить.
— Я должен больше узнать о Боге, поскольку мне придется определять качество проповедей по существу и правильно их оценивать, преподобный Моррис, — сказал Джексон.
— Ты можешь читать?
— Я могу читать и говорить более чем на тридцати основных языках и двухстах диалектах, сэр.
— Тогда сегодня вечером, когда я уйду, возьми одну из библий из ризницы и прочти ее.
— Это даст мне полную информацию о Боге? — спросил Джексон.