Она попыталась ответить, но я повелительно подняла палец.
— Не знаю и знать не хочу. Но прошу вас обратиться в другое агентство. Это мое личное время, и терпеть не могу, когда мне мешают.
— Простите, — пробормотала она. Извинение прозвучало вполне искренне.
Я ожидала, что она встанет и покинет бар или, возможно, пересядет за другой столик. Но она не сделала ни того, ни другого. Вместо этого она придвинулась ко мне и понизила голос:
— Я не туристка. У меня особое дело. И мне сказали, что вы единственная, кто может мне помочь.
За два года, прошедшие после истории с «Дигнити», никто не пытался выкинуть давнишний, испытанный трюк. А вот все двадцать лет до того я непременно получала одно-два предложения в год, в основном от соперников, желающих заиметь координаты мест крушений тех кораблей, которые я не желала обшаривать в поисках трофеев.
Я всегда считала, что некоторые места подобного рода сохраняют историческое значение только в тех случаях, когда остаются нетронутыми. Впрочем, большинство охотников за сокровищами, мародеров и рек-дайверов моего мнения не разделяют. Но я остаюсь тверда, будто скала, с тех пор как освоила этот бизнес в почтенном восемнадцатилетнем возрасте.
Я указываю на Карла — худого, но мускулистого дайвера, имеющего лучшую репутацию на Лонгбоу. Он не слишком удачлив в поисках различных сувениров, но и он испытывал минуты славы. Он был со мной в том последнем путешествии, и мы ни разу не разговаривали, с тех пор как пришвартовались.
— Карл очень хорош, — рекомендую я. — Если хотите настоящих приключений, не тех, что обычно впаривают туристам, он действительно лучший. И возьмет вас в глубокой космос, не задавая лишних вопросов.
— Но мне нужны вы! — упорствует женщина.
Я вздыхаю. Может, ее мотивы искренни. Может, ее ввел в заблуждение какой-то ветеран. Может, она вообразила, что в моем корабле все еще имеются ценные координаты потерпевших крушение судов.
Но у меня ничего нет. Я почти все выбросила в тот день, когда решила, что буду возить туристов. Баста.
— Пожалуйста! — просит она. — Только позвольте рассказать вам свою историю.
Я снова вздыхаю: она не успокоится, пока не изольет душу. Если только я не выкину ее отсюда. Но я не собираюсь этого делать: много чести.
Я делаю очередной глоток эля.
Она складывает руки, но я вижу, как трясутся ее пальцы.
— Я Райя Треков, дочь командора Эвинга Трекова. Вы слышали о таком?
Я качаю головой. Меня не интересуют знаменитости. Среди живых меня интересуют дайверы, пилоты и мародеры. Среди мертвых я знаю только тех, кто потерпел крушение. Знаю имена пилотов, людей, которые их послали, а также политиков, лидеров или кумиров того времени. Их место в истории. Их прошлое.
Но современные командующие? Я всегда теряюсь, когда мне задают подобные вопросы.
— Он был верховным командующим в войнах Колоннад.
Она говорит едва слышно. Молодец, сечёт ситуацию. Войны Колоннад здесь непопулярны. Большинство завсегдатаев этого бара — дети или внуки побежденных.
— Но это было сто лет назад, — напоминаю я.
— Значит, вы знаете о войнах…
Ее плечи поднимаются и опускаются в легком вздохе. Очевидно, ей не терпится поведать мне о войнах.
— Вы чересчур молоды, чтобы быть дочерью верховного главнокомандующего того времени.
Я намеренно не произношу названия войн. Не стоит дразнить других посетителей. Она кивает.
— Я дитя постпоражения.
Я не сразу понимаю, о чем она. Сначала я подумала, что она имеет в виду поражение в войнах Колоннад, но потом поняла, что всякий, именуемый верховным командующим в этих войнах, сражался на стороне победителей. Значит, она имеет в виду иное поражение.
— Он исчез? — спрашиваю я.
— Всю мою жизнь он считался пропавшим без вести.
— И до того, как вы родились?
Она набирает в грудь воздуха, словно раздумывая, стоит ли открыть мне всю правду. Такая осторожность подстегивает мое любопытство. Впервые за эту встречу меня начинает интересовать, что она скажет.
— Вот уже пятьдесят лет, — бормочет она.
— Пятьдесят стандартныхлет? — уточняю я.
Она снова кивает. Если я правильно угадала ее возраст и если она не лжет, значит, ее отец исчез еще до подписания мирных договоров.
— Пропал без вести в сражении? Она качает головой.
— Военнопленный?
Наша сторона… то есть сторона, населяющая эту часть космоса, которую я считаю своей исключительно по умолчанию, не выдает военнопленных, хотя это было одним из условий договора.
— Так мы считали.
Мы? Это что-то новенькое. Интересно, имеет она в виду себя и родных или себя и кого-то еще?
— Но?… — повисает мой вопрос.
— Но много лет назад я наняла частных детективов, и они не нашли доказательств того, что его вообще взяли в плен. Нет никаких сведений, что он встречался с кем-то из противников, — удивительно дипломатично объясняет она. — Никаких свидетельств, что его корабль захватили. Никаких фактов того, что он исчез во время последних сражений, как говорится в официальных биографиях участников кампании.
— Никаких доказательств и свидетельств? — переспрашиваю я. — Или прошло столько времени, что их просто невозможно найти?
— Никаких реальных фактов: мы читали и официальные и неофициальные отчеты. Я говорила кое с кем из его команды, — отвечает она.
— С пропавшего корабля? — удивляюсь я.
— В этом всё дело. Корабль не исчез.
Я недоуменно хмурюсь. Я и прежде не разыскивала пропавших людей. Я искала знаменитые корабли.
— В таком случае я не понимаю… — начинаю я.
— Мы знаем, где он. Я хочу нанять вас, чтобы вы вызволили его.
— Я не ищу людей, — объясняю я в основном потому, что не хочу говорить ей, что, скорее всего, он уже мертв.
Ни один человек не способен прожить более ста двадцати лет без стимуляторов. Ни один человек, проведший много времени в космосе, не может перенести имплантацию этих стимуляторов и остаться в живых.
— Я и не прошу вас об этом, — лепечет она. — Но надеюсь, что вы вернете его.
— Вернете?
Теперь все мое внимание приковано к ней.
— Где он?
Кончик языка касается верхней губы. Она нервничает. Ясно, что она не уверена, стоит ли открывать мне всю правду. Хотя и собирается нанять меня.
Наконец она решается.
— Он в Комнате затерянных душ.
Спросите всякого, и вам скажут, что Комната затерянных душ — это миф.
И говорят о ней не иначе как шепотом. Я сама слышала. Заброшенная космическая станция, далеко отсюда… далеко от всего на свете. Большинство кораблей избегает ее. Те же, кто причаливает туда в крайнем случае, если другого выхода нет, стараются не заходить вглубь.
Потому что люди, попадающие в комнату в самом центре станции (комната, которая на современных станциях считается рубкой управления, но в этом месте имеет совершенно иное назначение… вот только какое?), эти самые люди никогда не возвращаются.
Иногда их можно видеть плавающими по станции. Они колотят в иллюминаторы и умоляют о помощи.
Их спутники, как правило, предпринимают попытки спасти бедняг. И неизменно теряют одного-двух человек, прежде чем сдаться, надеяться и молиться, что все увиденное — сон.
Потом они наскоро устраняют поломки, делают всё, что требуется для отлета, и убираются со станции, снедаемые угрызениями совести, раскаянием и сознанием собственной вины, исполненные скорби и счастливые тем, что им довелось уцелеть.
За годы моего пребывания на Лонгбоу-стейшн я слышала эту историю неоднократно. Но я никогда ее не комментировала. Даже не закатывала глаза и не качала головой.
Я понимаю необходимость суеверий.
Иногда все эти ритуалы и талисманы дают нам необходимую иллюзию безопасности.
А иногда защищают от реальных угроз.
— Почему во всей Вселенной именно я должна вам помогать? — спрашиваю я с нескрываемым раздражением.