— Кр-расотка! — картаво крикнул Санчо.
— Ага-ага, — пробормотал Гэвин. — Но не в моем вкусе.
Две следующие недели он постоянно напоминал себе об этом. Сон не повторялся, во всяком случае как сон. Однако по вечерам Гэвин затевал споры с памятью. К тому времени как на его имя поступил следующий чек, он постановил: тема бесповоротно закрыта. Аманита его друг, и это прекрасно. Он отправился к «Дэнни и Энни» поесть пирога и обозначиться. Может, удастся сходить, например, в кино?
Когда Гэвин вошел, Аманиты на кухне не было. Он задержался возле кассы. Без поразительного лица Аманиты закусочная казалась бутафорской, хром и винил — грубой подделкой.
— Где кр-расотка? — проскрипел Санчо.
Посетители дружно вскинули головы, и Гэвин почувствовал, что краснеет.
Подошла симпатичная голубоглазая официантка Хэйзел, улыбнулась Санчо.
— Столик на двоих? — спросила она, вытаскивая меню из стойки у кассового аппарата.
— Аманита сегодня работает? — спросил Гэвин.
— Кто? — не поняла Хэйзел.
— Где наша кр-расотка? — повторил Санчо.
— А... — Хэйзел нахмурилась, улыбку в мгновение ока сменила кислая мина. — Должна была выйти. Но не объявилась ни вчера, ни сегодня.
— Заболела?
Хэйзел пожала плечами.
— Без понятия.
— Ей что, никто не позвонил?
— Вообще-то это она должна звонить. Вам нужен столик или нет?
— Дер-ржи кар-рман! — гаркнул Санчо.
— Угу, — пробормотал Гэвин. — В смысле нет. Нет, спасибо. Я не голоден.
Он вышел на улицу. Солнце садилось, в воздухе разливалась прохлада. Мимо шныряли парочки. Проехала машина, обдав Гэвина ритмичным уханьем басов. Он посмотрел наверх, на окно Аманитиной крошечной квартирки. Из-за плохо задернутой шторы пробивался слабый свет. Гэвин некоторое время держал окно в поле зрения, подстерегая признаки движения, присутствия. «С ней все в порядке», — сказал он себе. Ну, простудилась. Но сам он в это не верил.
— Айда! — гикнул Санчо и ущипнул Гэвина за ухо. — Айда!
Гэвин торопливо перешел через улицу, поднялся по узкой лестнице на площадку и осторожно постучал. Ответа не последовало. Он постучал чуть громче и позвал:
— Аманита! Это я, Гэвин.
Мертвая тишина. Он робко нажал на ручку. Та повернулась, дверь открылась. Он заглянул. Горела настольная лампа. Тахта была разобрана, пуста, постель смята.
— Аманита! — позвал он.
Санчо пронзительно свистнул, серой молнией сорвался с плеча и перелетел на стол. Чувствуя себя незваным гостем, Гэвин пошел за ним.
— Хватит, Санчо, — увещевал он. — Нам тут нечего...
На столе, в круге света под лампой, лежало письмо. Казенный гриф доводил до всеобщего сведения: отправитель — детский приют «Рейнольде» при Нью-Гемпширском отделе социальной помощи населению.
Письмо начиналось: «Дорогая Мэри».
Гэвин моргнул и перечитал. Мэри. Проще некуда. Понятно, почему ей захотелось сменить имя на что-нибудь типа Аманиты. Интересно, каких еще имен она себе навыдумывала. Он не удержался и прочел остальное.
«На прошлой неделе с нами связалась Ваша родная мать. Случай не редкий, однако мы строго придерживаемся политики защиты интересов наших подопечных. Заверяем, что причин для беспокойства нет; ей не сообщили ни Вашего теперешнего имени, ни Вашего адреса. Напротив, с нашей стороны был выдвинут целый ряд вопросов и затребованы справки из официальных инстанций с целью убедиться, та ли она, за кого себя выдает, а главное, насколько стабильно ее положение. Я с удовольствием увижусь с Вами, чтобы обсудить Ваш настрой относительно возможной встречи. Разумеется, решать Вам».
Там говорилось также о процедуре как таковой, о наличии консультативных служб, стояла подпись. Но взгляд Гэвина приковали два слова: родная мать.
Два слова, в клочья растерзавшие полотно сказки, сотканное ею в стремлении расцветить свою невзрачность, превратить некрасивость в оригинальность. Можно взять другое имя, но ни Аманите, ни Мэри не изменить подлинных обстоятельств своего появления на свет. Что она предпримет теперь, столкнувшись с суровыми фактами?
С бешено колотящимся сердцем Гэвин заглянул в санузел. Пусто. В шкафу тоже. Никто не плавал в ванне, не висел на штанге для плечиков. Он посмотрел из кухонного окна на тускло освещенную стоянку. «Фольксваген-жук» исчез.
— Черт! — Он треснул кулаком по подоконнику. — Куда ее понесло?
— Кр-рутой пр-рикол! — заорал Санчо. — Кр-рутой пр-рикол!
— Нет, — сказал Гэвин. — Она не станет. Ни за что. Или все-таки?..
— Кр-рутой пр-рикол! — надсаживался Санчо.
Гэвин кинулся на Ягодную аллею за машиной и помчался на пляж.
Голубой «фольксваген» по оси засел в мягком песке там, где обрывалась подъездная дорога. Прежде чем машина увязла, Аманита успела отъехать от асфальта на добрых восемь футов. Гэвину резко полегчало, но он тотчас сообразил, что «жук» пуст. Выкарабкавшись из машины (Санчо цеплялся за его плечо), он метнулся через песчаный пригорок на пляж.
Зеркально-гладкая вода стояла гораздо выше, чем в прошлый раз: она лениво плескалась в считанных десятках футов впереди. Темная, подсвеченная лишь звездами и узорчатым отражением островных огней. Луны не было. Маяк мигнул — раз, другой — и канул во мрак. Прежде чем он зажегся вновь, Гэвин различил сидящую у кромки воды Аманиту: несчастный, сиротливый сгусток тени, — и шумно выдохнул, глупея от облегчения. Санчо встрепенулся, но язык придержал.
Гэвин медленно прошел по мягкому склону, потом по твердому песку у границы прилива и остановился рядом с Аманитой, внезапно охваченный тем же смущением, что в памятную ночь у нее дома. На коленях у девушки что-то слабо поблескивало. Маленькое зеркальце, белесое, как старая ракушка. Стекло отливало перламутром, словно затуманенное лунным сиянием. Вдалеке крикнула чайка.
— Пришел, — заметила Аманита без удивления, не сводя пристального взгляда с моря.
— Ага. — Он опустился на колени рядом с ней. — Это ничего?
Она пожала плечами.
— Такая у тебя натура.
Он слегка обиделся:
— Между прочим, я беспокоился.
— Ты прочел письмо.
Он покраснел.
— Э... да. Я... Санчо залетел на стол, и...
— Ты подумал, я учиню какую-нибудь дикость. Вскрою вены, удавлюсь. Брошусь в бурное море.
— Ну да, — сознался он. — Слава богу, я ошибся.
Она опять пожала плечами.
— Зря переживал. На самом деле ничего не изменилось. — В ее голосе впервые зазвучала горечь. Она посмотрела прямо на Гэвина. — Видишь?
Он видел, даже в безлунную ночь. Теперь он пожал плечами.
Аманита всматривалась в его лицо обоими глазами, но, не дождавшись ответа, вновь отвернулась к морю.
— Я собралась уехать туда, — сказала она. — Достаточно темно. И план я обдумывала довольно долго.
Он проследил направление ее взгляда — вдоль глади темной воды — и содрогнулся.
— Всю жизнь, — сказал он.
— Всю жизнь, — подтвердила она.
— И?..
— Застряла. — Аманита погрузилась в молчание. Наконец она вновь повернулась к нему и спросила: — А что, сэр Гэвин, мой бедный добросердечный рыцарь, я безумна?
— Да. Но не больше многих прочих.
— Правда? — Она вскинула тяжелую бровь. — Значит, ехать?
— Это вам решать, не мне.
— Поедешь со мной?
Он отвернулся к морю. Огни казались совсем крохотными, далекими, будто звезды. Он сглотнул.
— Ложись в др-рейф! — вдруг скомандовал Санчо, и они вздрогнули.
Гэвин хихикнул.
— Сколько тут, шесть миль? — выговорил он фальцетом. — Пожалуй, я мог бы...
— Молодец. — Аманита поднялась и на пару шагов отошла от воды. Потом помедлила, обернулась и швырнула зеркальце в воду. Оно перевернулось, сверкнуло и легко пошло ко дну.
— Зачем...