Намсинга это теперь больше не волновало. Его мысли стали расплываться: сказывалась нехватка кислорода. Компьютер на его тенцинге показывал, что на этой высоте воздух на Земле содержал бы лишь девятнадцать процентов кислорода. На одну треть меньше, чем на вершине Джомолунгмы. Этого не хватало для того, чтобы связать вместе хотя бы пару мыслей. Его память также окутывал туман. На мгновение ему померещилось, будто он стоит на вершине Джомолунгмы при свете полной луны. В следующее мгновение ему показалось, что среди извилин его мозга пульсирует крохотный шарик.
Намсинг поднялся, опираясь на ледоруб, и три минуты стоял на вершине самого высокого пика, на который еще никогда не ступала нога человека. Впервые за время тяжкого подъема ему захотелось нарушить ранее разработанный план. Ведь ничего не стоит отключить панель на нагрудной пластине, повернуть цифровой диск, после чего перестал бы действовать электрогравитационный преобразователь. Оставшихся сил хватило бы для того, чтобы спрыгнуть с самого высокого пика и, приближаясь к Валгалле, устремиться к царству блаженства.
Намсинг опустил голову и заметил, что нагрудная пластина открыта. Если и существовала грань между воображением и действительностью, то Намсинг уже не мог уловить ее. Он рассеянно закрыл нагрудный клапан и начал спускаться вниз по хребту.
Ему не пришло в голову увеличить подачу кислорода. Это бы все равно почти ничего не дало. Его тело начало умирать двадцать семь часов назад, в то мгновение, когда он одолел восемь тысяч метров. Процесс стал необратимым. Если сохранить прежний уровень притока кислорода, то смерть наступит от отека мозга, а если увеличить подачу кислорода, то опухоль даст метастазы. Такие мысли еще мелькали в его мозгу, но Намсингу казалось, будто они витают где-то далеко. Шерп знал одно: он умрет в горах, а о лучшей смерти нечего и мечтать.
Когда Намсинг спустился на пятьдесят метров ниже вершины, он почти ничего не почувствовал. Где-то в памяти застряла смутная мысль о том, что солнце только что взошло, но на горе по непонятной причине смеркается. К нему обращался знакомый голос, в котором слышались рыдания и, хотя мозг Нама уже не улавливал значения слов, в них звучали искренние и возвышенные чувства. Чувствуя это, Нам заплакал. До того как навечно закрылись его глаза, он увидел, как наверху сверкнула звезда и упала далеко внизу под ним.
– Как странно находиться выше звезды… – произнес он. – Как это чудесно…
Перевела с английского Наталья ЯКОБСОН
© Steve Bein. Odin’s Spear. 2007. Публикуется с разрешения автора.
АЛЕКСЕЙ КАЛУГИН
ЛУЧШИЙ СТРЕЛОК
Шестой порт: ввод данных завершен.
Третий порт: система образов сформирована.
Одиннадцатый порт: ввод данных завершен.
Четырнадцатый порт: оптимизация системы завершена.
Третий порт: выход на пользователя.
Поехали!
Мортимер Морз, картежник, выпивоха и задира, но при этом один из трех лучших стрелков на всем Западном побережье (Морти до сих пор не стал Номером Один лишь потому, что двое других претендентов старательно избегали встречи с ним), проснулся в ужасном расположении духа. Во-первых, он почувствовал, что замерз. В конце лета ночи все еще теплые, но под утро становится зябко. К тому же, как выяснилось, спал он без одеяла. На голых досках. Во-вторых, страшно болела голова. А во рту было сухо, как в сожженном зноем сердце пустыни Невада. Выпил он накануне не так много, но, видно, домашний самогон, которым потчевали его мормоны, оказался не лучшего качества. В-третьих, жутко воняло.
Морти не был неженкой. Как-то раз, пережидая внезапно налетевшую песчаную бурю, он два дня кряду пролежал под боком у дохлой лошади со вздувшимся, как от водянки, животом. Ел, пил и справлял нужду, не сходя с места. И – ничего. Но сейчас воняло чем-то настолько омерзительным, что хотелось прижать к лицу мокрый платок и бежать прочь без оглядки. Потому что так отвратно смердеть могло лишь в одном месте – в геенне огненной, где сам Сатана тыкает грешников вилкой в бок, проверяя, хорошо ли они прожарились.
Мортимер Морз не верил ни в рай, ни в ад, но скользкая, необъяснимая жуть пробралась к нему в грудь и холодным кольцом обвилась вокруг сердца. Никогда прежде Морти не испытывал ничего подобного. Даже когда Джерри О’Салливан, которого все называли просто Безумный Джерри, держал его на мушке винчестера и глумливо улыбался набитым гнилыми зубами ртом, а у Морти имелся только кольт со сбитым прицелом и расколотой рукояткой, да и тот засунут сзади за пояс.
Морти с ужасом открыл глаза. Высоко над ним лениво тянулись невесть куда облака, похожие на клочья старых газет, которыми протирали стекла. Небо было грязно-серого цвета. Будто прокопченный полог старой палатки. Морти никогда прежде не видел такого.
Руки сами собой легли на пояс. И вот тут-то Мортимеру Морзу стало по-настоящему страшно. Обе кобуры оказались пусты.
Морз рывком поднялся и сел.
Выходит, он спал не на дощатом полу, а на садовой скамейке с узкой, в одну доску, спинкой. Скамейка стояла на краю дорожки, вымощенной странным материалом, похожим на плотно утрамбованный песок, только непривычно серого цвета. Морти вытянул ногу и постучал по дорожке каблуком – такое ощущение, будто под ногами камень… Дорожка бежала меж чахлых кустиков и рахитичных деревьев с обломанными ветками. По краям ее стояли такие же скамейки, как и та, на которой спал Морти, и небольшие жестяные короба. Выкрашенные в грязно-розовый цвет, они смахивали на разломанные почтовые ящики. Временами дорожка ветвилась. Те ее рукава, что убегали влево, вели к очень высокой желтой стене – по всей видимости, это хорошо укрепленный форт. Вот только чего ради в этой стене прорезано огромное количество больших, застекленных окон и понавешаны балкончики, заваленные всевозможным хламом? Ведущие в другую сторону дорожки скрывались в зарослях невысокого кустарника, из-за которого то и дело доносились резкие, рыкающие звуки. Настолько необычные, что сразу становилось ясно, ни одна живая тварь не способна издавать такие. Даже смертельно раненая.