МЫСЛИ: Взять на испуг
Автор: Ваннах Михаил
Определение науки как способа удовлетворения своего любопытства за чужой счет хорошо известно. Но как побудить потенциального жертвователя ради этого расстаться со своими кровными?
Начиная с Жан-Жака Руссо, через пирамиду потребностей Маслоу, проходит представление о стремлении к выживанию, сохранению себя, как о первейшей потребности потомков Евы. И представляется вполне разумным, что тот, кто уговаривает других тряхнуть мошной, должен начать с эксплуатации их страха.
Можно вообразить себе первобытный базар, на котором владелец кремневых отщепов и булыжников нахваливает свой товар, пригодный для того, чтобы соорудить копье, способное уберечь обладателя от клыков саблезубого тигра, и топор, который не подведет во время обороны родного стойбища от супостатов из пещеры за бугром. Наукой тут и не пахнет – чистая коммерция плюс запасы сырья на естественных «складах»: кремня для наконечников копий, нефрита, идущего на топоры, обсидиана, из которого получались превосходные ножи, вызывавшие зависть хирургов вплоть до появления лазерных инструментов. Ну и сверхтрадиционные, проходящие через десятки поколений технологии их обработки.
Пройдет время, и "на помощь" страху придет знание…
Болеслав Прус в романе «Фараон» превосходно описал этот процесс. Для сохранения своего влияния египетские жрецы используют солнечное затмение. Астрономические знания позволяют им, играя на суеверных страхах толпы, сохранить власть и, следовательно, доходы храмов. Часть которых, возможно, пойдет и на пополнение знаний.
Трудно сказать, случались ли такие сцены на самом деле, но вот страх голода, неурожая эксплуатировался наверняка. И хранители календаря, позволяющего определить точные сроки сева, получали за свое знание сполна.
Тут мы говорим не о науке, но о знании. Земледельческие цивилизации долин великих рек Востока, несмотря на колоссальный объем накопленных знаний, – в том числе и математических, и астрономических, – несмотря на мастеровитость в вычислениях, науки не породили. Ее создали греки с их тягой к прекрасному, к упорядоченности, к поиску причин и связей. Древний Восток так и остался царством эмпирики.
И позже, когда на сцену вышла первая критическая в военном деле технология – черная металлургия, – она еще не была связана с наукой.
Изобретенные в Малой Азии технологии получения дешевого железа позволили ассирийцам создать сверхдержаву, обеспечили дорийцам победу при вторжении в область изысканной крито-минойской цивилизации. Но с наукой и они не пересекались никак.
Европу в лидеры глобальной экономической и военной гонки вывело не железо, а порох. Это ясно понимал Александр Сергеевич Пушкин. В писанных им в 1835-м и опубликованных в 1837 году в V томе «Современника» неоконченных "Сценах рыцарских времен" (название дано редакторами первой публикации) он присмотрелся к концу феодально-рыцарской эпохи. И судя по наброскам, конец этот должен был вытекать из изобретения пороха монахом Бертольдом, а войти в силу – с появлением autre artillerie, "другой артиллерии". Этим именем Пушкин, заимствуя выражение у французского автора Ривароля, называл книгопечатание. (Удивительно остро, читая такие заметки, осознаешь цену пули Дантеса для русской культуры…)
Того же мнения придерживался историк материальной цивилизации Фернан Бродель. Появившаяся во Фландрии около 1314 года пушка пошла в ход во время первого этапа Реформации – гуситских войн, в которых крестьянское войско с 1427 года располагало повозками с легкими орудиями. Артиллерия сыграла решающую роль в завершении Столетней войны. В начале шестнадцатого века пушки и аркебузы решали исход сражений за власть над Италией, тогдашним экономическим и культурным лидером. И межцивилизационная битва при Лепанто в 1571 году, когда в волнах Средиземного моря сошлись ислам и христианство и Европа стала господствовать на море, решалась огнем артиллерийских орудий, лучшими из которых считались бронзовые, изготовленные по металлургической технологии, известной еще минойским грекам.