Тем не менее "слабое место" у неуязвимой теории универсальной грамматики нашлось. Согласно Хомскому, любая грамматика построена на принципах (универсалиях, свойственных каждому человеческому языку) и параметрах (которые от языка к языку отличаются). И одним из этих принципов является рекурсия. Которой в языке пирахан нет.
Миллионы людей не умеют считать и читать, но, как правило, это объясняется недостатком образования. Пираханцев же оказалось невозможно научить счету. В течение восьми месяцев племя присылало к "белым людям" своих детей, однако результаты оказались неутешительны: к концу обучения никто из индейцев не мог сосчитать до десяти, не говоря уже о такой сложной операции, как сложение. Обучающиеся даже не видели разницы между кучками, в которых было соответственно четыре и пять предметов – для них они выглядели одинаковыми. В языке пирахан числительных нет, хотя есть несколько слов для оценки примерного количества чего-либо.
Еще одна странность: отсутствие прилагательных, обозначающих цвет. На языке пирахан вполне можно описать цвет объекта, но только путем сравнения с другим объектом ("Закат видел? Мой машин такой же, только зеленый" – дословный перевод этого анекдота на пираханский невозможен, потому что слова зеленый в этом языке не существует).
И – отсутствие рекурсивных структур в синтаксисе (и, как следствие, конечность языка). Строчка из популярной песни "я обернулся посмотреть, не обернулась ли она, чтоб посмотреть, не обернулся ли я" на пираханский непереводима в принципе, потому что даже для перевода такой простой фразы, как "дом брата Джона", пираханцу потребуется громоздкая конструкция из двух предложений: "У Джона есть брат. У брата есть дом". Но это простой случай – описать же чувства лирического героя песни Максима Леонидова попросту невозможно. Описать последовательность событий ("Я обернулся. Я смотрю на нее. Она обернулась. Она смотрит на меня"), конечно, труда не составляет, но смысл? До последнего времени считалось, что наличие рекурсии – обязательное свойство языка, одно из главных отличий человеческого языка от коммуникативных систем животных. И тут на тебе.
Если принять на веру данные Эверетта – а он является единственным ученым, который вплотную занимался племенем пирахан в течение тридцати лет, – то получается, что затерянное в амазонских джунглях племя самим своим существованием опровергает ключевой тезис Хомского. Но не только его.
"Одно из главных – и чрезвычайно недооцененных – лингвистических открытий, – пишет Стивен Пинкер, автор нескольких научно-популярных бестселлеров, включая переведенную на русский язык книгу "Язык как инстинкт", – заключается в том, что неуниверсальные, выученные, вариативные аспекты языка не позволяют нам судить о культуре, в которой этот язык развивался. Лингвисты набрали невероятное количество свидетельств таких вариаций и зачастую понимают их причины, но все эти причины лежат в самом языке и не являются частью символического или телеологического культурного плана. Существуют SVO-языки и SOV-языки [В предложении на SOV-языке в начале стоит подлежащее [subject], за ним глагол [verb], а потом дополнение [object] – так, например, устроен английский язык. Японский – это SOV-язык, а ирландский – VSO. – Прим. ред.], существуют тональные и атональные языки, языки, в которых можно построить предложение без подлежащего, и языки, в которых этого сделать нельзя, но не существует SOV– или SVO-культур, тональных или атональных культур и т. д. Вариации так же автономны, как универсалии".
Обратное, кстати говоря, в какой-то степени скорее всего верно. Согласно гипотезе Сапира-Уорфа, язык влияет на то, как мы рассуждаем, а значит, на то, как мы видим мир, – и, следовательно, на культуру в целом. Сегодня большинство лингвистов не отрицает связи языка с мышлением, нет согласия лишь в том, насколько эта связь сильна. Впрочем, Пинкер относится к сравнительно немногочисленной группе ученых, которых гипотеза Сапира-Уорфа не убеждает. Но так или иначе, мы действительно не можем судить по языку о культуре, его породившей (такие научные дисциплины, как лингвистическая антропология и антропологическая лингвистика, сегодня, с одной стороны, не в фаворе, а с другой – даже в лучшие времена не давали оснований считать, что культура способна влиять на глубинные свойства языка).
Гипотеза Эверетта одновременно угрожает теории универсальной грамматики и консенсусу относительно независимости культуры и языка. Согласно Эверетту пираханцы не умеют и не могут научиться считать, а также не используют в речи рекурсию не потому, что они, скажем, глупее европейцев, и не потому, что в их языке нет необходимых элементов, а потому, что им это не нужно. И в языке нет числительных и рекурсии по той же самой причине – людям, в сознании которых существует только здесь и сейчас, не нужны усложненные конструкции для описания действительности. Ее прекрасно можно описать и с тем, что есть.
Посеяв в журнале "Современная антропология" (Current Antropology, 2005) ветер, Эверетт пожал бурю. Ноам Хомский с бывшим адептом публично пререкаться не стал, но Дэну Эверетту и без него нашлось с кем подискутировать. Оппоненты пустили в ход даже старую диссертацию Дэна – ту самую приглаженную и подстроенную под теории Хомского версию, которую Дэн Эверетт впоследствии переосмыслил. Впрочем, их несколько извиняет то, что эта диссертация – один из немногочисленных источников информации как о племени пирахан, так и о языке, на котором это племя говорит. Так что рекурсивный вызов диссертации Дэна Эверетта был неизбежен, других данных у лингвистов просто нет (точнее, почти нет – есть свидетельства бразильского этнографа сорокалетней давности и данные, собранные учеными, которых привозил Эверетт, – впрочем, никто из этих ученых языка не знает). Как водится, стороны ни о чем не договорились и расстались слегка недовольные друг другом. Противники Эверетта считают, что его предположения противоречат современным представлениям о развитии языка и его взаимосвязи с культурой. Эверетт полагает, что так называемые современные представления, мягко говоря, неполны, а те, кто отвергает его предположения, только вредят развитию лингвистики.
Не исключено, что членам племени даже польстило бы, что они стали главными героями растянувшегося на два года ученого диспута. Но из-за того, что в синтаксисе их языка нет рекурсии, рассказать эту историю было бы трудно. Отдельную – и, похоже, неразрешимую – проблему представляет перевод и объяснение того факта, что Дэниел Эверетт обсуждал пираханцев с лингвистами, многих из которых никогда не видел: причем трудно не столько объяснить, как он это делал, сколько зачем. В конце концов, о чем можно говорить с человеком, если ты не знаешь, какого он роста?
МЫСЛИ: Взять на испуг
Автор: Ваннах Михаил
Определение науки как способа удовлетворения своего любопытства за чужой счет хорошо известно. Но как побудить потенциального жертвователя ради этого расстаться со своими кровными?
Начиная с Жан-Жака Руссо, через пирамиду потребностей Маслоу, проходит представление о стремлении к выживанию, сохранению себя, как о первейшей потребности потомков Евы. И представляется вполне разумным, что тот, кто уговаривает других тряхнуть мошной, должен начать с эксплуатации их страха.
Можно вообразить себе первобытный базар, на котором владелец кремневых отщепов и булыжников нахваливает свой товар, пригодный для того, чтобы соорудить копье, способное уберечь обладателя от клыков саблезубого тигра, и топор, который не подведет во время обороны родного стойбища от супостатов из пещеры за бугром. Наукой тут и не пахнет – чистая коммерция плюс запасы сырья на естественных «складах»: кремня для наконечников копий, нефрита, идущего на топоры, обсидиана, из которого получались превосходные ножи, вызывавшие зависть хирургов вплоть до появления лазерных инструментов. Ну и сверхтрадиционные, проходящие через десятки поколений технологии их обработки.