Читателям, пребывающим в теме, назову и третье имя - Лучиан Пинтилие, культовый постановщик, чьи спектакли украшали сцены парижских Theatre National de Chaillot и Theatre de la Ville, Guthrie Theater в Миннеаполисе и Arena Stage в Вашингтоне.
Наконец, безграничное обаяние румынской драматургии испытало на себе не одно поколение советских людей по "Безылмянной звезде" (режиссер Михаил Козаков, с Анастасией Вертинской и Игорем Костолевским в главных ролях) - феерической экранизации пьесы Михаила Себастьяна (Steaua fara nume, 1942).
"Вальс Титаника" оказался забавной такой комедией, балансирующей на грани ярмарочной буффонады: семья провинциального служащего с трогательной надеждой следит за плаванием близкого родственника-миллионера на пароме по Черному морю. Всех мучает единственный вопрос: "Возможно ли повторение трагедии "Титаника"?" Как жаль, что в Черном море не бывает айсбергов. Зато там бывают туманы и штормовые ветра. Паром тонет вместе с дядей, а 50 миллионов лей достаются по наследству единственному племяннику.
В первом акте все ждут и переживают кораблекрушение, во втором - выращивают из служащего знатного мецената и политика, в третьем - после опереточной подмены завещания закручивают чехарду с внебрачным ребенком, нелюбимой падчерицей и прочими милыми глупостями. Все вместе жутко напоминало классическую балканскую драматургию 20–30-х годов ХХ века а-ля Бранислав Нушич. Напоминало и утомляло.
Короче, я бы никогда в жизни не решился грузить читателя всей этой театральной тягомотиной, если б не помянутое выше эстетическое откровение. Вы, конечно, понимаете, что получить удовольствие от сюжетного дебилизма, который разворачивался на сцене, человеку, хоть как-то разбирающемуся в искусстве, невозможно по определению: гипертрофированные ужимки актеров, дурацкие и непременно стреляющие в последнем акте ружья на стенах (ружей, ясен пень, не было, зато были в избытке инвариации), комедия положений, комедия заблуждений - господи, какая же это все тоска зеленая! Тоска, усиливающаяся шквалом аплодисментов из зала на всякую реплику типа: "Свободные выборы - это когда все голосуют кому как хочется, а из урны потом вынимают того, кого нужно".
Но вот удивительно: чем больше я тосковал от сюжета и посредственной драматургии, тем сильнее испытывал удовольствие от неожиданного - от того самого Zeitgeist, что вынесен в заголовок "Голубятни"! Духа времени! Этот потрясающий, совершенно не передаваемый словами и не поддающийся анализу элемент спектакля театра Nottara окутал меня таким облаком катарсиса, таким искренним и неподдельным эстетическим наслаждением, что я простил актерам переигрывание и буффонаду, а постановщику - глупость драматургии.
Дух времени, печальный тревожный дух конца 20-х - начала 30-х годов присутствовал в каждой складке "Вальса Титаника": в одежде и интерьерах (это-то как раз проще всего!), в манере и оборотах речи, в поклонах и наклонах головы, расшаркиваниях, в стоптанной обуви, кокетстве юных героинь, наивности старшего поколения, глупости материальных игрушек, модных веяниях и политических иллюзиях, дыме сигарет (курили на сцене постоянно!), излишней иллюминации и, кажется, самом воздухе! Ощущение этого духа времени - непередаваемое удовольствие, которое только и сопровождает настоящее искусство.
Хотите прямо сейчас, безо всякого "Вальса Титаника" и румынского театра Nottara, ощутить Zeitgeist произведения искусства с помощью всего лишь услужливой памяти? Хотите? Пожалуйста: вспоминайте экранизацию "Собачьего сердца" с Евстигнеевым, Толоконниковым и Карцевым! Не только заключительные кадры фильма, переходящие в застывшую сепию, но и каждый эпизод его, каждый уголок интерьера профессорской квартиры, каждый мрачный аккорд, взятый хором Швондера, сжатые кулаки перед зеркалом ("Душили-душили, душили-душили!.."), каждый диалог за столом и выпитая рюмка водки пронизаны Zeitgeist эпохи, как воздухом! Zeitgeist по имени Космический Бардак и Неизбывная Боль генетически изувеченной нации!
В конце 80-х годов в качестве еще совсем юного сотрудника Института мировой литературы ИМЛИ АН СССР я читал доклад, уж не помню, на какой конференции, в Библиотеке иностранной литературы, в котором излагал свое самое сокровенное изобретение - вернее, конечно же, не изобретение (какие могут быть изобретения в эпоху постмодернизма?), а адаптацию к художественной литературе идеи "ауры" Вальтера Беньямина (был такой философ и социолог в довоенной Германии из так называемой Франкфуртской школы).