В учительской царило то, что Ирина Михайловна, классный руководитель одиннадцатого 'Б', любимица школьной администрации и давний враг Глеба, называла 'нездоровым оживлением'. Глеб не без изумления услышал (а трудно было не услышать!), что предметом 'оживления' была сама Ирина Михайловна. На нее завели дело . Она у них бессменный председатель избирательной комиссии. Ну и вот! Ей сочувствовали и были даже возмущены. Смысл возмущения такой: тысячи и тысячи сотрудников всех этих УИК-ов делают ЭТО (фальсифицируют и фальсифицируют, в смысле), так почему же отвечать одной Ирине Михайловне?! Показательная порка? Нашли крайнюю? Куда ж мы катимся! Это все либералы! Требуют законности. Вот им и бросили кость этой самой законности - нате, подавитесь-успокойтесь! А у Ирины Михайловны дети, внуки, больной муж.
Утром Глеб чистил зубы и начал вдруг пародировать в зеркале слащавую улыбочку Ирины Михайловны. И мысль мелькнула, что-то вроде: 'Должна же быть, наконец, справедливость'. Или: 'Когда же по душу Ирины Михайловны придет справедливость?' Так неужели?! Нет, совпадение просто. Конечно же, совпадение. Но это действительно 'торжество справедливости'! Пусть сам Глеб имел в виду, прежде всего, ее интриганство и стукачество в школе. Но приписать себе это самое 'торжество'?! А он сейчас проверит. Вот Павел Анатольевич, директор заведения. Как всегда, будет занудствовать два часа. Ну как же, напутствие педагогическому коллективу перед отпуском... о предстоящих в начале нового учебного года непростых задачах... районное управление образования высоко оценило наши усилия... необходимо постоянно повышать свой уровень... Сейчас он пошутит: 'Надеюсь, вы сумеете поддержать престиж нашей гимназии и на пляже'. Ага, пошутил. Угодливый смех коллектива. Не хватает только звонкой ноты Ирины Михайловны. У нее получалось смеяться угодливее и счастливее всех. Интересно, а как бы выглядели раскаяние и катарсис нашего Павла Анатольевича?
- Я прожил уже большую часть своей жизни, - Павел Анатольевич заговорил вдруг каким-то новым для себя голосом. - И на что ее потратил? Чего добился? Одобрительной улыбки самой Марии Александровны. Приоритета в распределении бюджетных средств на ремонт здания. Купленной диссертации. Минимальный и, разумеется, добровольный, - Павел Анатольевич состроил лицом не то что гримасу, пародию на слово 'добровольный', - благотворительный взнос при зачислении в первый класс благодаря моей наглости не десять тысяч теперь, а двадцать! - Театральный смех. - Жизнь прожита не зря. - Учителя озадаченно переглядывались.
- Всю жизнь чего-то боялся. Боялся не угодить, не совпасть, не вписаться. Не попасть в струю, отстать, забежать вперед. Мои радости? Чванился перед вами. Снисходительно, а на самом-то деле с превеликим удовольствием принимал вашу самую грубую, самую что ни на есть густую и жирную лесть. Искренне и непоколебимо верил, что я великий и избранный, перехитрил жизнь. Был интересен себе и даже загадочен для самого себя. Ценил свой гнев, его малейшие оттенки. Опасался всего хоть сколько-то настоящего и живого. А мертвечина, казенщина, форма были близки, надежны, понятны и даже сексуально возбуждали. Только и здесь я оказался бездарен. Так и не хватило духу переспать кое с кем из вас.
Глеб незаметно вышел. Ему было жутко.
Во дворе, точнее, уже у школьных ворот он посторонился, давая дорогу 'скорой помощи'.
Итак, все оказалось по-настоящему. Любое его желание, даже то, что помышлено, вроде бы так, не всерьез, исполняется тут же и слишком буквально - беспощадно буквально. Свобода? Противоестественная, да? Своеволие?! Ладно, плевать. Он не станет пугаться слов, играть в слова. Это глупо, когда в полнейшем его распоряжении люди, жизнь. То, от чего так или иначе всегда зависели его жизнь, судьба, отсутствие, невозможность судьбы, теперь в рабской такой зависимости от него, неудачника-Глеба. Так пусть грянет с небес какой-нибудь гимн! Сейчас, сейчас он увидит и пиршество справедливости, и 'свою славу', и абсолютное утоление собственно жалости к самому себе. Вдруг он понял - если он пожелает этого сейчас... оно и будет тем самым 'последним желанием'. Вот на чем поймают его! На его 'абсолютной минуте'. На таком вот сладостном, но плоском абсолюте. 'Та сила', что дала ему такую власть, не устоит перед соблазном такого вот назидательного, морализаторского конца всей истории. А ведь, казалось бы, она должна быть выше. Но что-то подсказывало Глебу, что выше она не будет, не пожелает, даже специально прикинется, что она не выше.
Торжество Глеба: он не попался, он устоял. Он на равных с 'той силой'?! Теперь на равных. А всем, кто прямо ли косвенно унижал его по ходу, в протяженности жизни повезло. Жаль, конечно, что они так никогда и не узнают, насколько им повезло.