Другие ресурсы недр также имеют огромную ценность. Многие развивающиеся страны получают значительную часть своего национального дохода за счет “твердых” минералов. В Боливии, Габоне, на Ямайке, в Либерии, Новой Каледонии, Папуа — Новой Гвинее, Заире и Замбии поступления от минеральных ресурсов достигают четверти доходной части бюджета. Чили, Таиланд и Малайзия собирают меньше, но тоже очень внушительные суммы. Канадская провинция Саскачеван получает большой доход от урана и поташа; штат США Миннесота — от железной руды и так далее. В странах, богатых природными ресурсами, где не налажена система изъятия рентного дохода, этот доход оказывается в чужих руках. К таким странам можно отнести Южную Африку с ее золотом и алмазами, американские штаты Западная Вирджиния (уголь) и Миссури (свинец). Россия — настоящая кладовая минеральных ресурсов, и если они будут облагаться адекватными налогами, это поможет ей решить многие социальные задачи.
Общеизвестно, что для засушливых районов вода — это жизнь и самый ценный природный ресурс. Например, в Южной Калифорнии настолько велика потребность в воде, что ее берут из реки Фетер, расположенной в 600 милях к северу от штата, при этом воду приходится подавать вверх по протяженной долине Сан-Джокин с помощью насосов, а далее — через высокий горный хребет Техачапи и по тоннелю под горным хребтом Бернандино. Это очень большие расходы. Когда вода достигает Южной Калифорнии, ей приходится конкурировать с местной водой в реках Санта-Ана, Сан-Джасинто и других. От этого местная вода, бесплатно дарованная природой, становится такой же дорогой, как вода, доставляемая из отдаленного района на севере. Иными словами, из-за водного дефицита местная вода начинает приносить избыточный рентный доход, подлежащий налогообложению. Однако в Америке не спешат направлять эту добавленную природой стоимость в местные бюджеты. Государство, оплачи-вая сооружение дамб, каналов, трубопроводов из своего кармана, предостав-ляет возможность расходовать воду бесплатно. Таким способом субсидируют тех, кто отбирает воду у населения, чистый природный продукт превращают в так называемую рассеянную ренту, а общее достояние — в общую задолжен-ность.
В условиях растущей нехватки воды и других ресурсов люди слишком медленно осваивают знания, как правильно использовать ренту и приумножать национальные богатства с помощью социализации рентного излишка. Это следует осознать властям России.
Еще одна способность воды — создавать энергию. И в этом случае, не прибегая к социализации избыточной стоимости, Калифорния поступает крайне неразумно. В то же время Канада, северный сосед США, предлагает иной, положительный пример. Британская Колумбия, Ньюфаундленд (в лабрадорской части), Квебек и другие канадские провинции получают большие доходы в казну за счет взимания платы за право использования падающей воды. Россия с ее крупнейшими в мире гидроэлектростанциями может сделать то же самое.
Рыбные ресурсы также являются важными источниками рентного дохода. Большинство стран позволяет этому виду ренты “рассеиваться” вследствие браконьерства и переловов. В недавнем прошлом США и Канада, как, впрочем, и другие государства, по сути дела “приватизировали” рыболовство в своих прибрежных морях путем ограничения права лова для иностранных судов. Эти ограничения сами по себе были необходимы и желательны. Они способствовали повышению ренты там, где ранее она была низка или отсутствовала вовсе. Введение этих мер было призвано предотвратить чрезмерный отлов рыбы, а также огромные потери от быстрого удваивания, утраивания и даже увеличения в четыре раза промысловых усилий за счет использования высокопроизводительных орудий лова. Ограничение вылова — это хороший пример хозяйского отношения к ренте и ее сохранению, что необходимо сделать и России, прежде чем она перейдет к сбору ренты. Но что не следовало делать, так это отдавать рыбопромысловую ренту в частные руки.
Правительство США, изменяя политику промысла, не продало, а просто раздало лицензии на право лова рыбы владельцам существовавших в то время рыболовных судов, а также лицам, имевшим политическое влияние. А теперь первичные обладатели лицензий передают право лова другим за сотни тысяч и даже миллион долларов. Неверный шаг правительства, когда в руки немногих попало то, что было отнято у многих, превратил “скромных рыбаков” в миллионеров и в одночасье привел к появлению нового класса там, где еще недавно все имели равные возможности доступа к ресурсам.
И.Сминова • Пушкин и Россия (Наш современник N1 2001)
ПУШКИН И РОССИЯ
“О Пушкине всегда хочется сказать слишком много, всегда наговоришь много лишнего и никогда не скажешь всего, что хочешь”.
В. О. Ключевский
1
“...В надежде славы и добра
Гляжу вперед я без боязни...”
Москва. Кремль. Чудов монастырь. Солнечное сентябрьское утро. Новый помазанник Божий Николай Павлович проводит личную аудиенцию. В кабинете с ним находится с глазу на глаз гордость России опальный Пушкин. Беседа длилась чуть меньше двух часов, и с этого момента поэт перестает быть опальным, ему разрешено жить в столице, а сам царь изъявляет неожиданное для всех желание быть цензором его произведений! Неслыханное событие в литературном мире, всколыхнувшее умы сразу двух столиц! В Москве прогрессивно настроенный поэт, кумир молодежи, вновь оказался в центре внимания после семи лет беспрерывных ссылок.
Появление поэта, его блистательное помилование сразу же вызвали ропот удивления и восхищения, его стали наперебой приглашать самые модные салоны. О его триумфе графиня Е. Ростопчина писала:
Вдруг все стеснилось, и с волненьем,
Одним стремительным движеньем,
Толпа рванулася вперед.
И мне сказали: он идет.
Он наш поэт, он наша слава,
Любимец общий, величавый
В своей особе небольшой,
Но смелый, ловкий и живой.
Прошел он быстро предо мной,
И долго, долго в грезах сна
Арабский профиль рисовался,
Взор вдохновенный загорался.
После долгих тернистых испытаний он вдруг стал баловнем судьбы, вызывая зависть многих. Что же произошло? Что успели сказать друг другу Император и поэт, буквально выдернутый из ссылки, которой, казалось бы, не будет конца?
Об этом нет точных сведений современников.
По свидетельству декабриста Н. И. Лорера, дяди А. О. Смирновой-Россет, известно, что Пушкин вышел из кабинета с улыбкою и слезами на глазах, с благодушным выражением лица. ( Об этом же свидетельствуют П. В. Нащокин и Н. М. Смирнов, близкие друзья поэта.)
В передаче К. А. Полевого: “Никто не мог сказать, что говорил ему Августейший его благодетель, но можно вывести заключение о том со слов самого Государя Императора, когда, вышедши из кабинета с Пушкиным, после разговора наедине, он сказал окружающим его особам: “Господа, это Пушкин мой”1.
Весть о личном приеме Государя мгновенно разнеслась в московском обществе, и, как записал П. Анненков, “в торжествах, сопровождавших день коронации, она была радостно встречена публикой, особенно литературно образованной”2.
Утверждают, что с этой минуты Пушкин снова приобрел утраченную им в 1824 году свободу. Более того, считается, что эта встреча послужила своего рода водоразделом в его творчестве — до 1826 года и после него! Поэт из Михайловского вернулся совсем другим человеком, повзрослевшим и ценящим минуты вдохновения, посещения Музы.
Пушкин снова стал общим кумиром, и способствовал этому Император после первой встречи с ним. Н. М. Смирнов отмечал, что в это время, хотя “одна четверть общества по-прежнему считала Пушкина вольнодумцем, три четверти носили Пушкина на руках”. И при этом он добавляет пророческие слова: “Говорю три четверти, потому что одна часть высшего круга никогда не прощала Пушкину его вольных стихов, его сатир и, невзирая на милости царя, на уверения его друзей, не переставала его считать человеком злым, опасным и вольнодумцем”3.