Итак, историческое решение состоялось и была объявлена монаршья воля. Однако не отменялась и общая цензура (по крайней мере, первой ее ступенью являлся А. Х. Бенкендорф — начальник III Отделения Е. И. В. канцелярии).
О разговоре царя с поэтом по этому случаю сохранилась запись брата А. О. Смирновой-Россет — Аркадия Россета, друга Пушкина: “Император Николай на аудиенции, данной Пушкину в Москве, спросил его между прочим: “Что же ты теперь пишешь?” — “Почти ничего, Ваше Величество: цензура очень строга”. — “Зачем же ты пишешь такое, что не пропускает цензура?” — “Цензура не пропускает и самых невинных вещей: они действуют крайне нерассудительно”.— “Ну, так я сам буду твоим цензором, — сказал Государь, — присылай мне все, что напишешь”5.
Уже 30 сентября 1826 года генерал-адъютант А. Х. Бенкендорф не замедлил сообщить Пушкину: “Сочинений ваших никто рассматривать не будет; на них нет никакой цензуры. Государь Император сам будет первым ценителем произведений ваших и цензором”.
Довольный Пушкин писал Н. М. Языкову 9 ноября: “Царь освободил меня от цензуры. Он сам — мой цензор. Выгода, конечно, необъятная”. Добавим, что выгода эта была обоюдной. Царь приблизил к себе гениального поэта:
Текла в изгнанье жизнь моя,
Влачил я с милыми разлуку,
Но он мне царственную руку
Простер; — и с вами снова я.
Это была большая победа и признание его заслуг Государем. Нет, не за то, что царских щей отведал, поэт любит Монарха. В этом же стихотворении Пушкин сообщал более важное, что не могли в суете света заметить его критики и недруги:
Во мне почтил он вдохновенье,
Освободил он мысль мою,
И я ль, в сердечном умиленье,
Ему хвалы не воспою?
Одной из попыток повлиять на возможные реформы в России была записка “О народном воспитании”, написанная Пушкиным в ноябре 1826 года по предложению Николая I. Пушкин пытается представить восстание декабристов как “несчастное происшествие” и делает ряд предложений в области воспитания и образования. Другое дело, что его предложения не были учтены и проведены в жизнь!
Поэт никогда не лукавит. Он действительно разделяет планы царя и восторгается порою даже личной отвагой Государя, когда тот не побоялся явиться перед народом, рассерженной толпой на вздыбленном коне, в период страшного холерного бунта. Об этом поэт подробно и эмоционально сообщает 29 июня 1831 года П. А. Осиповой. Следует отметить, что все письмо написано по-французски и только основной факт, явно поразивший Пушкина, написан по-русски: “Государь говорил с народом. Чернь слушала его на коленях — тишина — один царский голос как звон святой раздавался на площади”. (Выделено в тексте письма. — И. С.)1. Напрашивается вывод: или Пушкин так был удивлен и возбужден, передавая эту картину, что самое важное написал для скорости по-русски, или же, зная, что письмо могут вскрыть и прочитать фискалы, облегчил этим их работу. Действительно, было чему дивиться: царь вышел к народу для разговора, рискуя жизнью! (Другое дело, что Пушкин не одобрял конечный результат этого поступка: не следует Государю часто публично появляться перед народом, который может привыкнуть, считать обыденным такие поступки, а это, безусловно, повредит его высокому положению в обществе.) Об этом есть сообщение и в “Записках” А. О. Смир-новой-Россет, но несколько в иной редакции. Это еще раз свидетельствует о том, что события потрясли общество.
Даже и на пирушках, в частных компаниях А. С. Пушкин не забывал провозглашать тост за здоровье Императора. Как осенью 1827 года писал А. Х. Бенкендорфу сыщик М. Я. фон Фок: “Поэт Пушкин ведет себя отлично в политическом отношении. Он непритворно любит Государя и даже говорит, что ему обязан жизнью...”. И далее он добавляет: “...хвалили Государя откровенно и чистосердечно. Пушкин сказал: меня должно прозвать Николаем или Николаевичем, ибо без него я бы не жил. Он дал мне жизнь, и что гораздо больше— свободу: виват!”
А с другой стороны, Император задержал печатание “Стансов”. Это очень характерно: произведения Пушкина, служащие “поводом к обвинению его в лести, в измене либеральным идеям, в проповеди официального консерватизма, не дозволяются правительством к печати”. Так считают некоторые современные писатели. Вместе с тем за записку “О народном воспитании” Пушкин получил строгий выговор2.
От своих слов о личном цензорстве произведений поэта Николай Павлович не отступился, хотя до сих пор не решен вопрос, какие именно работы А. С. Пуш-кина прошли цензуру царя. В настоящее время хорошо известно, что одними из первых в этом ряду были: “Евгений Онегин” и “Граф Нулин”. “Медный всадник” также был прочитан Государем с карандашом в руках. Замечаниями царя о последнем из перечисленных произведений Пушкин был недоволен: не согласен был с рядом исправлений, предложенных Государем. Потому поэт не опубликовал “Медного всадника”, хотя и терпел, как сейчас принято говорить, финансовые издержки! О, это загадочная русская душа, к которой мы вправе отнести поэта, в первую очередь это касается именно Пушкина! Уже после его смерти “Медного всадника” опубликовал его друг, В. А. Жуковский, учтя все замечания Императора. Другое дело “Граф Нулин”. Это произведение, как известно, Государь Император “изволил прочесть с большим удовольствием”, однако два стиха со словами “порою с барином шалит” и “И дерзновенною рукой коснуться хочет одеяла, совсем смутив ее сначала..” царь предложил заменить. Пушкин не внял совету. Текст остался при публикации без изменений. Еще царь счел нужным заменить пушкинское не совсем этичное слово “урыльник” на “будильник”, что восхитило Пушкина. “Это замечание джентельмена”, — отметил поэт в разговоре с умницей Александрой Осиповной Смирновой. Вот как строки выглядят в редакции Императора:
Ложится он, сигару просит,
Мосье Пикар ему приносит
Графин, серебряный стакан,
Щипцы с пружиною, будильник
И неразрезанный роман.
Одновременно с “Графом Нулиным” был пропущен “Фауст”. Как об этом делился с М. Погодиным Пушкин, посылая ему стихи для “Московского Вестника”: “Победа! Победа! “Фауста” Царь пропустил, кроме двух стихов — “Да модная болезнь, она недавно вам подарена”...
5
“Одна из самых драматических эпох
новейшей истории...”
Милый! Победа! Царь позволяет мне
напечатать “Годунова” в первобытной
красоте.
(Письмо П. А. Плетневу 5 мая 1830 г.) 1
Особо обстояло дело с “Борисом Годуновым”, при ознакомлении с которым царь посоветовал Пушкину переделать его в традициях В. Скотта2, модного в то время писателя. С этим предложением Пушкин не согласился. Известно, что когда его уведомили о всемилостивейшем отзыве Его Величества касательно драматической поэмы, он написал в письме к А. Бенкендорфу: “Согласен, что она более сбивается на исторический роман, нежели на трагедию, как Государь Император изволил заметить”. При этом он гордо добавил: “Жаль, что я не в силах уже переделать мною однажды написанное”. (3 января 1827 г.)
“Борис Годунов” был первым произведением, подвергшимся царской цензуре. Работая над “Борисом Годуновым”, в глуши Михайловской ссылки, изучая историю русской смуты3, Пушкин пришел к мысли, которой никогда больше не изменял: “фундаментом русского политического бытия может явиться только монархия как единственная форма государственности, отвечающая русской истории и русскому национальному характеру”4.
Если стихи Пушкина воспринимались сразу и понимались большинством современников5, то с пушкинскими поэмами, этими талантливыми поэтическими и обстоятельными экскурсами в нашу историю, обстояло дело сложнее. Н. В. Го-голь подчеркивал: “По справедливости ли оценены последние его поэмы? Определил ли кто “Бориса Годунова”, это высокое, глубокое произведение, заключенное во внутренней, неприступной поэзии, отвергнувшее всякое грубое, пестрое убранство, на которое обыкновенно заглядывается толпа? По крайней мере, печатно нигде не произносилась им верная оценка, и они остались доныне нетронутыми”6.