— Извините меня... Во мне, видимо, сидит вечная студентка. И примите мою благодарность за добрый отзыв о моей книге. Вы спасли меня от врагов.
На лице Вадима Валериановича появилась улыбка:
— В наши дни говорят: “Спасение утопающих — дело рук самих утопающих”. Пушкин, помните, писал: “Врагов имеет в мире всяк...” Я рад, что моя рецензия помогла Вам. На меня тоже чего только не возводили. И как видите — жив...
Помолчав немного, он добавил:
— Бездарные люди агрессивны, но, к счастью, творчески бессильные люди не могут долго “рулить”.
— У них много способов мешать людям работать.
— Я вижу, Вам хочется легкой жизни, — усмехнулся Вадим Валерианович, — но это гибель для мыслящего человека. Ничто не ослабляет его больше, чем постоянные успехи и удачи. Только беды помогают понять и свои ошибки и свое отношение к творчеству. И даже временная остановка в пути придает взгляду свежесть.
— “Временная” — согласна, а если постоянно вставляют палки в колеса?
— Э, чего испугались! Вы еще не знаете, что такое чиновники со взглядом Медузы и двойной игрой!
При этих словах у него появилось такое мрачное выражение, что я сказала:
— Не вспоминайте о них! Не надо!
— Что же еще и вспоминать, как не беды да не схватки с судьбой. Борьба всегда прибавляла мне силы. Я давно понял одну важную истину: не так страшны внешние препятствия, как робость души. Когда человек привыкает “не сметь свое суждение иметь”. Впрочем, это высмеял еще Грибоедов... Недавно мне попалось на глаза одно прекрасное стихотворение.
Движением головы Вадим Валерианович откинул назад волосы и стал читать:
Благодарю судьбу и Бога,
Что обошлась со мною строго.
Дарила сдержанный привет.
У темного глухого лога
Мне приоткрыла дальний свет.
Но втайне плачу и рыдаю,
Что мимо, мимо пролетаю.
И — проклинаю. И виню.
Не вас, суровых, укоряю.
Себя, не смевшего, казню.
Чувствовалось, что он еще не “остыл” после доклада. Я спросила:
— Это Василий Казанцев? Я люблю его стихи.
— А кого из современных поэтов Вы еще знаете? Или лучше скажите, кто Вам из них нравится?
— Мне нравятся Владимир Соколов, Передреев, Станислав Куняев, Прасолов, Алексей Марков.
При последнем имени Вадим Валерианович сделал протестующее движение:
— Может быть, Вы еще Евтушенко назовете?
— Нет, это не поэзия! Иногда читаешь безвестного поэта, но даже в слабых его стихах все же порой блеснет искорка поэзии, а у Евтушенко...
— А что Вы ищете в поэзии лично для себя?
— Поэзию, — рассмеялась я, — но если говорить конкретно, меня интересуют образные приметы времени. Стихи больше всего приближают меня к душевному пониманию окружающего. И, наконец, на стихах я “отрабатываю” свой собственный язык.
Вадим Валерианович с любопытством посмотрел на меня:
— И какие стихи вошли в Ваш “арсенал”?
Я назвала несколько стихотворений Дм. Кедрина, Передреева, Куняева, Прасолова, Соколова, Казанцева.
— А о таких поэтах, как Николай Тряпкин и Юрий Кузнецов, Вы слышали?
— И слышала, и читала...
— Какие стихи Вы помните наизусть?
“Экзаменует он меня, что ли? Или это у него манера такая вести беседу? Он, кажется, моложе меня, а ведет себя, как старший”, — подумала я.
Но, не замечая моего недоумения, он продолжал наступать:
— А Николая Рубцова что же Вы не упомянули?
— Но это один из любимых мною поэтов! А не упомянула...
— Это поэт — от Бога, — перебил меня Вадим Валерианович, — и начал читать его стихи: “О чем писать? На то не наша воля!..” Но, пожалуй, самым лучшим его стихотворением я считаю “Журавли”. Страшно даже подумать, что Рубцов мог умереть, не написав их:
Вот летят, вот летят... Отворите скорее ворота!
Выходите скорей, чтоб взглянуть на высоких своих!
Вот замолкли — и вновь сиротеют душа и природа
Оттого, что — молчи! — так никто уж не выразит их...
В эту минуту к Вадиму Валериановичу подошла группа профессоров МГУ. Среди них я узнала А. Н. Соколова, В. П. Аникина, Г. Н. Поспелова. Они стали поздравлять Кожинова с “блестящим выступлением”. Поблагодарив их наклоном головы, он продолжал читать стихи.