Геноцид у нас — отнюдь не эмоциональный выкрик коммунистов, он юридически закреплен в наших законах. Сами посудите — если у нас минимально допустимая зарплата официально раз в пять ниже официального же прожиточного минимума, то это однозначное приглашение государства работодателям морить работников голодом.
Коррупция в СССР уже в 80-е годы — нечто гораздо большее, чем просто преступность. Она стала естественным следствием стремительного расслоения. В благоприятном экономическом климате брежневизма давно уже не сельская, а преимущественно городская община стала делиться на новых “кулаков” и “середняков” (“бедняков” пока не было).
Новокулацкий элемент по-своему, по-протестантски переосмысливал ортодоксальную доктрину коммунизма. Коммунисты-ортодоксы видели в коммунизме две стороны: массового человека и массовое потребление. Протестантизм в 70—80-х отбросил человека и его качества, зациклился на потреблении. Следующая мысль была очевидной: если мы (атеисты ведь!) имеем главной целью потреблять, то должны избавиться на пути к коммунизму от всего, что мешает или сокращает потребление. И почему к потребительскому раю нужно обязательно прорываться всем гуртом? Ведь легче пробиться туда в одиночку...
К сожалению, в выработке концепции устойчивого развития брежневизм оказался столь же бесплоден, как и рейганомика. Вместо разумного лозунга “Человеку немного надо!” — которого уже полвека требует от нас изнывающая природа, победил гуманный, но утопический лозунг “Дать людям всё!” А что такое — всё? И каким именно людям?
Коррупция в недрах брежневизма — прямой потомок немецкой Реформации. Разница заключалась в одном словце: коммунисты-ортодоксы требовали “дать все ЧУЖИМ людям”, а протестанты — СВОИМ. Коррупционная реформация выработала свою идеологию, очень близкую кальвинизму: “Поклоняйся МОГУЩЕМУ, и да сгорит в геенне неспособный!” и чисто реформационное требование СЕКУЛЯРИЗАЦИИ: но уже не церковной (церковь была побоку), а избавления от опеки квазирелигиозной власти коммунистической идеологии, упрощения коммунистической обрядности и культа, прагматизации всех сторон жизни.
Прибавьте сюда растление детишек в советских школах атеизмом с полубессознательного младенчества: не только генетический (выбитый классовыми и внешними войнами) базис хромал, не только экономический (элита чуть-чуть приподнималась над народом на цыпочках — а ведь ее американские коллеги ворочали миллиардами!) — идейная надстройка советского общества была на поверку гнилой.
Важнейшие вехи на пути развития всероссийского чубайса таковы: он сызмальства впитал житейские афоризмы дедушки-дезертира и папы-несуна, в райкоме получал меньше токаря, а в командировках завидовал Рокфеллерам, в школе накрепко усвоил, что “бога нет и все дозволено”. Вот он и вырос на нашу голову!
С точки зрения исторической СССР был действительно обречен — но не с экономических позиций. Экономика (7—8% роста в год) была нашим самым здоровым местом. Сложнее с технико-технологическим отставанием — мы развивались зачастую экстенсивно, продуцируя экономически уже известные и устаревшие технологии вместо новых. Но и с этой точки зрения СССР был отнюдь не безнадежен: нужно было только перенаправить вектор социальной селекции в сторону инженеров и КБ, довести до солидных размеров премии за изобретательство, стимулировать инновации и морально и материально — наше отставание (тогда еще ничуть не отсталость) мы преодолели бы за несколько лет!
СССР был обречен, потому что СУБЪЕКТИВНЫЙ фактор стал ОБЪЕКТИВНЫМ. Мы доверили власть людям, для которых превыше всего стояла жажда наживы — и при этом обрубили им пути серьезно поживиться. Измена была предрешена всем ходом и динамикой эволюции нашей элиты — и она свершилась...
А. Леонидов
В.Марков • Словно по заказу... чьему? (Наш современник N1 2002)
Словно по заказу... чьему?
Пошел десятый год после первого заметного общественного протеста против превращения российского телевидения в “тель-авидение”. Однако все пикеты, демонстрации, многочисленные статьи и заявления в патриотической прессе не помогают. Составители и исполнители телевизионных программ просто оставляют их без внимания. Внимание проявляют только, как принято теперь говорить, “силовики”, — хорошо еще, что в менее зверских формах, чем 22 июня 1992 года, т. е. без жертв. Российское телевидение, несмотря на смену разных высших начальников, так и не стало ни русским, ни российским, оно прозападное, полуколониальное, обслуживающее чуждые России интересы. И, видимо, останется таким, пока не будут приняты и жестко проведены в жизнь четкие и строгие законы об информационной безопасности, о защите русского языка и вообще российской культуры и не будут внесены соответствующие поправки в закон о средствах массовой информации. Иначе говоря, пока не будет поставлен прочный заслон культурно-информационной экспансии из-за рубежа — оплевыванию отечественной истории, разрушению народного духа, растлению подрастающих поколений.
Примером замутнения общественного сознания, сбивания с толку людей вполне может служить работа информационных программ всех (или почти всех: за всеми в одиночку уследить трудно) каналов телевидения по освещению визита в Россию главы КНДР товарища Ким Чен Ира. Любому мало-мальски думающему телезрителю было ясно: объективной информации, приличествующей такому событию, телевизионщики давать и не собирались, подменяя ее враждебной пропагандистской кампанией в отношении традиционно дружественного России соседнего государства.
Ведущие и корреспонденты информационных программ главное свое внимание сосредоточили на... мерах обеспечения безопасности корейской делегации. Достаточно сказать, что из содержания Московской декларации, подписанной В. Путиным и Ким Чен Иром, телезрителей ознакомили только с одним пунктом (представляющим особый интерес для США) — о временном замораживании северокорейской ракетной программы.
Выпяченный же на первый план вопрос о мерах обеспечения безопасности освещался однобоко, если не сказать извращенно: недружелюбно по отношению к высокому гостю и корейской делегации в целом. В прямом противоречии с русскими традициями гостеприимства “мастера телевещания” явно злоупотребляли ироническим, даже ерническим тоном, граничащим с издевательством. В головы телезрителей настойчиво вбивались три насквозь лживых тезиса: меры обеспечения безопасности если не излишни, то преувеличены, чрезмерны; эти меры причиняют явные неудобства и чуть ли не страдания множеству российских граждан; виновата в этих неудобствах и страданиях... корейская сторона!
Объясняя явную перегрузку телевещания рекламой (главным образом иностранных товаров), телевизионщики обычно ссылаются на дороговизну каждой минуты. А в этом случае они щедро тратили эти драгоценные минуты на интервью с “пострадавшими” — пассажирами отсроченных электричек в Москве, Санкт-Петербурге и снова в Москве, отбирая для этого наиболее раздраженных и политически малограмотных. А как пригодились бы эти минуты на рассказ о стране с пятитысячелетней историей, о ее богатой и разнообразной культуре, о трудолюбивом, талантливом, героическом корейском народе! Да и о Ким Чен Ире — политике мирового значения и уровня — телезрителям надо бы знать побольше.
Затрудняюсь даже предположить, чего в такой мере освещения государственного визита больше — необоснованной злобности (обосновать ее можно только враждебностью национальным интересам России) или же невежества, некомпетентности, профнепригодности. Ведущие информационных программ либо сами не знают, либо старались скрыть от телезрителей, что меры обеспечения безопасности во время государственных визитов берет на себя в соответствии с Венской конвенцией принимающая сторона. Значит, претензии насчет “чрезмерности” они должны были предъявить ФСБ и МИД РФ, где им дали бы все необходимые разъяснения (кстати, жаль, что представители этих ведомств, видя “перекосы” в освещении визита, не проявили инициативы сами — им бы не отказали).